Настоящий материал продолжает обзоры литературы, посвященной Центральной Азии. Как и в предыдущих обзорах, накопившиеся за последние годы издания, классифицированы по категориям. В разделе по геополитике и международным отношениям следует выделить публикации, отражающие наиболее важные события последнего времени. К таковым, безусловно, относится принятие Еврсоюзом новой Стратегии ЕС в отношении Центральной Азии, которому посвящено всестороннее исследование С.Корнелла и Ф.Старра, уже не первый год занимающихся данным вопросом. Как и прежде, в различных докладах аналитических центров сделан анализ политики других ведущих игроков в регионе – США, России и Китая.
Имели место издания, посвященные культурным и социально-демографическим изменениям в ЦА. Данные публикации также нашли отражение во второй разделе обзора. Представляют несомненный интерес книги по новой и новейшей истории региона, представленные в третьем разделе и связанные, как правило, с процессом культурной и экономической модернизации региона в рамках Российской империи и СССР.
Четвертый раздел целиком посвящен изданиям исторического и востоковедного характера по древней и средневековой истории Центральной Азии и Внутренней Евразии. Особое внимание заслуживает всплеск интереса среди ученых к монгольской эпохе. Все более становится явственной тенденция к использованию истории для нужд современного политического строительства в постсоветской историографии, что прежде мы обнаруживали в западной ориенталистике на примере ее смычки с советологией.
I. Геополитика, международные отношения и геоэкономика.
Кортунов А.В., Ларюэль М. Россия и США в Центральной Азии: ограничения и возможности сотрудничества: доклад РСМД № 49/2019; Российский совет по международным делам. – М.: НП РСМД, 2019. – 40 с.
Данный доклад является результатом исследований Рабочей группы по будущему российско-американских отношений, который первоначально был опубликован на английском языке в США. Авторы доклада проанализировали различные аспекты двустороннего и многостороннего взаимодействия РФ и США в регионе. В докладе приводятся также рекомендации по нормализации отношений РФ и США в ЦА.
Авторы исходят из того, что Центральная Азия представляет собой сравнительно «спокойный» регион, в котором имеются ограниченные, хотя и немаловажные возможности для сотрудничества России и США как на двусторонней основе, так и в многосторонних форматах. Очевидно, что в качестве первого шага на пути к конструктивному взаимодействию обе державы должны перестать считать друг друга противниками в ЦА. Противодействие друг другу в регионе – игра с нулевой суммой и для Москвы, и для Вашингтона, и для самой ЦА. Любое предложение о российско-американском сотрудничестве в какой-то конкретной области должно быть сделано в трех- или многостороннем формате с участием заинтересованного государства (или заинтересованных государств) ЦА и под его (их) непосредственным контролем. Отношения между РФ и США продолжают оставаться важными для ЦА, однако эти отношения нельзя считать определяющими, поскольку в регионе действует немало других влиятельных игроков (таких как Китай) и самых разных региональных держав.
Уровень влияния в Центральной Азии России и США различен. С точки зрения экономики и обеспечения безопасности, США являются для региона страной второго эшелона, в то время как Россия – первого, а Китай представляет собой и партнера, и конкурента. Глубокое различие в значении ЦА для России и США (для Москвы этот регион имеет гораздо большее стратегическое значение, чем для Вашингтона) затрудняет их сотрудничество даже по вопросам, по которым они занимают схожие позиции.
Россия и США расходятся в восприятии угроз в ЦА. Это напрямую влияет на то, как формируется их политика в отношении региона, а также на способы сотрудничества друг с другом. По ряду вопросов в регионе РФ и США противостоят друг другу. Некоторые из имеющихся разногласий носят символический характер и никак не сказываются на практике. Другие же, напротив, оказывают влияние на формирование политики.
Эксперты подчеркивают, часто выделяется одна область потенциального сотрудничества, а именно: борьба с терроризмом. Несмотря на совпадающие интересы двух стран, подлинное сотрудничество в борьбе с терроризмом подразумевает обмен секретной разведывательной информацией, что практически невозможно в нынешней атмосфере недоверия, и взаимодействие сводится лишь к экспертным дискуссиям и обмену опытом. Любое сотрудничество России и США в борьбе с терроризмом будет осложняться их расхождением во взглядах на корни, природу и движущие силы международного терроризма. Обе стороны подозревают друг друга по меньшей мере в косвенной поддержке отдельных радикальных групп, что затрудняет согласование любых совместных усилий сверх ситуативного сотрудничества.
Другой потенциальной областью сотрудничества в ЦА является борьба с незаконным трансграничным оборотом наркотиков в регионе. Однако существующее недоверие и асимметрия российских и американских приоритетов в Афганистане блокируют многие каналы партнерства в этой области. Однако общим у РФ и США является не только высокий уровень недоверия и чувство враждебности друг к другу. Есть ряд областей невоенного характера, взаимодействие в которых позволяет странам извлекать взаимную пользу. К ним относятся: освоение космоса, гражданская безопасность, механизмы создания рабочих мест и развития человеческого капитала в сельской местности, а также обмен позитивными социальными практиками.
Учитывая плачевное состояние нынешних отношений между РФ и США, авторам представляется политически целесообразным более активно и последовательно использовать имеющиеся в ЦА возможности российско-американского сотрудничества. Чем больше такое сотрудничество будет носить не связанный с политикой технический характер, тем больше от него выиграют обе страны и регион в целом. Небольшие символические совместные проекты, нацеленные на укрепление безопасности и развитие региона, уже стали бы крупным достижением, демонстрируя, что взаимодействие России и США в регионе не обречено на превращение в игру с нулевой суммой.
Авторы убеждены, что после вывода американских войск из Афганистана в 2014 г. некоторые эксперты призывали к проведению Соединенными Штатами более амбициозной и/или реалистичной внешней политики в отношении ЦА. Однако они не рассматривали критически важный вопрос о том, как политика США в регионе взаимодействует с политикой, проводимой Россией, как она накладывается на нее или вступает с ней в противоречие. Как бы то ни было, США никогда не имели в Центральной Азии достаточного веса, чтобы их предпочли России. Это не означает, что взаимодействие России и США в Центральной Азии можно легко вывести за скобки конфронтационной модели, которая характеризуют двусторонние отношения сегодня. Центральная Азия по-прежнему представляет собой более сложный и вызывающий разногласия регион.
Во внешней политике России и США Центральная Азия занимает разное место. США они отводят в Центральной Азии второстепенную роль. Независимо от того, что американские официальные лица могут заявлять публично, регион не представляет особой значимости для интересов национальной безопасности США. Для Вашингтона он важен только своими отношениями с другими странами: Россией, Китаем, Афганистаном, Пакистаном и Ираном. Ярким примером столь низкого статуса является деятельность Бюро по делам Южной и Центральной Азии в Государственном департаменте США, которая ориентирована в большей степени на Афганистан, Пакистан и Индию, чем на ЦА.
В отличие от США, интересы Москвы в регионе являются жизненными. Для России Центральная Азия – критически важный регион: превосходя по размерам Украину и Молдавию, чья принадлежность к Евразии не столь однозначна, он необходим Москве для утверждения себя в качестве стержня более крупного евразийской региона. Центральная Азия предоставляет естественный выход на обширные территории к востоку и югу от границ России и является частью потенциального Евразийского транспортного коридора Север-Юг. Хотя все лидеры ЦА стремятся диверсифицировать свои внешнеполитические портфели, сегодня, спустя почти три десятилетия после распада СССР, Москва остается для региона критически важным политическим центром тяжести. РФ утратила гегемонию в регионе, но по важнейшим вопросам сохраняет статус «первой среди равных».
В среднесрочной перспективе вызов лидерству России в регионе может бросить Китай, причем не только в экономическом плане, что уже произошло, но и в сфере обеспечения безопасности. Однако общая геополитическая логика может потребовать от Китая расширения своей деятельности и выхода за рамки коммерческих инвестиций. Более того, во всех центральноазиатских странах происходят глубокие общественные преобразования. Появляется новое поколение, которое, по сравнению со старшим, отличается большим национализмом и выражает недовольство патерналистским отношением к себе со стороны России. Общественное мнение в ЦА не демонстрирует положительного отношения к США: в регионе продолжает нарастать критическое отношение к попыткам Запада экспортировать демократию и либеральные ценности. Отношение к России лучше, но и оно подвергается эрозии среди различных социальных и возрастных групп среднеазиатских народов. Следует отметить, отмечают авторы, что в глазах исламских фундаменталистов различия между американским «либеральным порядком» и российским «авторитаризмом» в лучшем случае незначительны. Обе системы рассматриваются как светские, морально ущербные и анти-исламистские.
Любое сравнение между присутствием России и США в регионе должно учитывать различия в природе их соответствующих влияний. Россия опирается на многовековое взаимодействие, территориальное единство и взаимодополняемость, а также на конкретную и внятную внешнюю политику. У США таких преимуществ нет, и в их распоряжении имеются лишь скромные и косвенные возможности, в том числе ассигнования Конгресса на C5 + 1 в размере $15 млн. и бюджет помощи на 2017 финансовый год порядка $149 млн. для всех пяти государств. В 2018 г. этот бюджет был урезан почти вдвое. РФ и США по-прежнему мыслят категориями времен холодной войны и проецируют свои двусторонние отношения на решение вопросов, касающихся третьих сторон, зачастую без их участия. Власти стран ЦА, а также эксперты в области политики дают понять, что заинтересованы в своего рода мягкой конкуренции между РФ и США, чтобы получить от обеих стран не только больше, но и лучшее.
Россия и США расходятся во взглядах на угрозы в регионе. Это напрямую влияет на то, как формируется их политика в отношении региона, а также на возможности их сотрудничества в регионе. Более того, региональных институтов, в рамках которых Россия, США и центральноазиатские страны могли бы в принципе обсудить свои представления об угрозах, очень мало.
Политика США в отношении ЦА направлена на достижение нескольких целей. В международном плане она нацелена на снижение зависимости региона от России, недопущение превращения Ирана во влиятельного игрока, каким он является в Афганистане и на Ближнем Востоке, а также на укрепление роли партнеров США в регионе, особенно Индии. В плане внутренних преобразований в государствах Центральной Азии американская политика нацелена главным образом на переход этих стран к либеральной демократии или, по крайней мере, к лучшему управлению, а также к рыночной экономике и региональному сотрудничеству.
В целом озабоченность России в отношении Центральной Азии сводится главным образом к трем негативным сценариям, каждый из которых разрушит статус-кво и обернется для Кремля многочисленными осложнениями. 1. Неуправляемая смена режима, порождающая нестабильность, особенно в Казахстане. 2. Распространение исламского радикализма и терроризма. 3. Общее снижение влияния России на фоне усиления в регионе позиций Китая в сфере экономики, безопасности, культуры, языка и пр. У Москвы есть основания для беспокойства по поводу статуса русскоязычных меньшинств в регионе и использования русского языка. Ситуация в разных странах неодинакова, но общая тенденция такова, что российское «культурное пространство» постепенно сужается. Другим крайне тревожным вызовом для Москвы является постоянный транзит наркотиков из Афганистана в Россию через Центральную Азию.
Москва и Вашингтон противостоят друг другу по ряду вопросов, связанных с Центральной Азией. Некоторые из разногласий носят символический характер и не оказывают непосредственного воздействия на практические действия. Другие же, напротив, оказывают влияние на формирование политики. Однако общим у России и США является не только высокий уровень недоверия и чувство соперничества по отношению друг к другу. Есть ряд областей невоенного характера, взаимодействие в которых позволяет странам извлекать взаимную пользу. Именно эти области могут дать импульс появлению новых ниш сотрудничества даже при самых неблагоприятных внешних условиях.
Таким образом, делается вывод в исследовании, очевидно, что в качестве первого шага на пути к конструктивному взаимодействию обе державы должны перестать воспринимать друг друга в качестве противников в Центральной Азии. На данном этапе никакая «Большая сделка» между Россией и США в регионе не представляется возможной или даже желательной. Вот почему представляется целесообразным сделать акцент на взаимодействие в областях потенциального сотрудничества, не вызывающих особых разногласий, таких как окружающая среда, здравоохранение, развитие человеческого капитала и тому подобное. Чем больше такое сотрудничество будет носить не связанный с политикой технический характер, тем больше от него выиграют как обе страны, так и регион в целом. И России, и США надлежит уделять больше внимания проектам многостороннего сотрудничества. (Европейским союзом, Китаем, международными и региональными институтами развития). Такие многосторонние форматы могут представлять сложность при создании и функционировании, однако, как показывает опыт, подобные инициативы укрепляют стабильность сотрудничества.
Cornell Svante E., Starr S. Frederick. A Steady Hand: The EU 2019 Strategy and Policy toward Central Asia. Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program. – Washington, D.C.: Johns Hopkins University, 2019. – 72 p.
Новая работа постоянных соавторов проф. Ф.Старра и Сванте Корнелла – соответственно основателя и директора Института Центральной Азии и Кавказа и программы Шелкового пути «Твердое руководство: стратегия и политика ЕС в отношении Центральной Азии» является продолжением их предыдущих исследований, посвященных отношениям региона с Евросоюзом. Речь идет о предшествующих работах: «ЕС, Центральная Азия и развитие континентального транспорта и торговли» (2015) и «Долгая игра на Шелковом пути» (2018).[1]
В данных исследованиях авторы поставили ряд вопросов, которые не потеряли актуальности и сейчас. Адекватно ли разработано или уместно региональное измерение стратегии ЕС по Центральной Азии для XXI века? Этот вопрос особенно актуален с учетом растущей региональной роли Китая и Индии. Соответствует ли стратегия ЕС для Центральной Азии вызовам XXI века? Авторы исходят из постулата, что Европейский Союз должен будет усилить свое присутствие в Центральной Азии, если он хочет иметь влияние в регионе, сталкивающемся с огромными вызовами со стороны Китая и Индии, а также из Афганистана и угрозами терроризма.
В июле 2019 года Европейский Союз представил в Бишкеке свою новую стратегию в отношении Центральной Азии. Стратегия пересматривает политику ЕС в отношении региона и то, как он сотрудничает с многосторонними структурами региона. В ней изложено, как ЕС и страны Центральной Азии – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан – могут гораздо более тесно сотрудничать по таким вопросам, как устойчивость, процветание и региональное сотрудничество.
Текст стратегии, изложенный в заключениях Совета ЕС по иностранным делам от 17 июня 2019 г., также включает множество других тем, от прав человека и работы с гражданским обществом до большего внимания безопасности, охране окружающей среде и надлежащему управлению. В то время как ЕС часто подвергался критике за слишком поверхностный общий подход к региону, новая стратегия, по крайней мере, утверждает необходимость «проводить различие между конкретными странами».
Авторы разделили свою работу на три части. В первой части «ЕС и ЦА» речь идет о характере и особенностях отношений двух регионов в период 1992-2001 гг. Во второй части они показывают эволюцию всех стратегий ЕС в отношении ЦА с 2002 по 2019 гг. И лишь в последней части работы анализируется новая стратегия ЕС и актуальность отношений ЕС в контексте новой геополитической ситуации. По мнению ученых, принятие новой стратегии знаменует межу в отношениях двух регионов.
С.Корнелл и Ф.Старр считают, что при реализации своей политики в отношении региона Брюссель сталкивается с рядом вызовов. К ним они относят следующие: 1) сложное институциональное устройство ЕС, включающее в себя 28 государств-членов и множество бюрократических надстроек, что объективно препятствует принятию быстрых и эффективных решений. 2) Противоречия между региональным подходом к ЦА в ущерб развитию отношений ведущими республиками региона (имеются в виду Казахстан и Узбекистан). 3) Противоречия между т.н. нормативными ценностями ЕС и интересами Европейского Союза в сфере энергетики, торговли и безопасности. 4) Как сочетать отношения ЕС с интересами других крупных игроков (прежде всего – России и Китая). 5) Сопротивление стран региона проводимой Евросоюзом политике в области образования. 6) Противоречие между антитеррористической позиции Брюсселя и политикой защиты свободы вероисповедания со стороны ЕС. 7) Сохранение прежнего уровня высоких дипломатических и политических отношений между ЕС и ЦА.
Исследователи отмечают, что большинство центральноазиатских элит разделяют многие общие взгляды на ЕС. Они чувствуют, что ЕС едва заметен в ЦА, не известен широкой общественности, что у него сложные бюрократические процедуры и, наконец, что у него есть амбиции, превышающие его фактические рычаги воздействия и способность его реализовать. По сути, ЕС необходимо будет усилить свою наглядность и присутствие, если он хочет иметь влияние в регионе, сталкивающемся с огромными проблемами не только из Китая и Индии, но также из Афганистана и угрозами терроризма.
По их мнению, хорошей новостью является то, что ЕС увеличил свое дипломатическое присутствие в регионе, но это необходимо сделать решительно, с надлежаще укомплектованными представительствами ЕС во всех пяти государствах ЦА. ЕС также нуждается в другом подходе в нескольких областях. Для начала ЕС может быть гораздо более сфокусированным, когда речь идет о помощи в целях развития. Например, он мог бы сосредоточиться на тех областях, в которых ЕС больше всего выделяется и за которые его ценят: культура, образование и региональное сотрудничество. Вкратце, новая стратегия не может оставаться декларацией о намерениях или же критикой предыдущей стратегии. Она должна осуществляться конкретным образом в непростом геополитическом и геоэкономическом контексте региона.
С ростом Китая, попытками России восстановить влияние, если не контроль в регионе, и ослаблением интереса США, неясно, в какой степени и как ЕС будет оказывать свое геополитическое влияние. Это связано с тем, что в ЕС отсутствует всеобъемлющее евразийское измерение. Это будет означать выявление совместных инициатив, охватывающих несколько регионов в более широком евразийском контексте. Как бы то ни было, перспективы регионального сотрудничества несколько мрачны.
Что необходимо, так это более напористая стратегия. Это повлечет за собой переход от простого общего диалога с целевой страной, основанного на идеях и принципах, к более значимому диалогу, основанному на четких критериях реализации этих идей и принципов. Стратегию также можно было бы сделать более гибкой с точки зрения проектов и мандатов, которые уполномочены выполнять конкретные институты ЕС в странах-реципиентах. Кроме того, в представительствах ЕС в странах пребывания может быть создан более динамичный механизм консультирования, такой как система оперативного мониторинга и набор высококвалифицированных и независимых национальных специалистов для этих офисов. Стратегия также должна быть направлена на регулярное взаимодействие между представителями ЕС, государственными органами, гражданскими активистами, экспертами и аналитиками. Речь идет об объединении такого потенциала для достижения совместного вклада и результатов.
Что касается ЕС, Центральной Азии и других держав, включая США, Россию, Китай и Индию, работающих вместе, можно рассмотреть несколько областей. Одним из них может стать сотрудничество в борьбе с общими угрозами безопасности, исходящими из Афганистана и Пакистана, в частности, с незаконным оборотом наркотиков и радикальным исламским терроризмом. Другое направление – региональная гидроэнергетическая ось. Решения требуют создания международных консорциумов с участием всех основных игроков.
Также существует острая необходимость в улучшении трансконтинентальных транспортных маршрутов для торговли. Это может включать в себя полное открытие транспортного коридора через Кавказ и облегчение его использования путем упрощения доступа через казахстанский порт Актау и новый порт Туркменистана в Туркменбаши. Транзитные страны ЦА могут также извлечь большую выгоду из этого проекта, включая новые разработки в области жесткой инфраструктуры — производственные предприятия, мосты, транспортные и коммуникационные сети — и объекты мягкой инфраструктуры, такие как создание рабочих мест и эффективных торговых точек для продажи местных товаров. Что касается организационных инициатив, то некоторые встречи ЕС с пятью государствами ЦА могут включать Афганистан, Пакистан и Индию.
Это региональная картина. Как насчет влияния стратегии на Казахстан? – задаются вопросом авторы. Казахстан является единственной страной в ЦА, которая имеет Соглашение о расширенном партнерстве и сотрудничестве (СРПС) с ЕС. СРПС задумано как соглашение «нового поколения», «которое останется краеугольным камнем взаимодействия ЕС с Центральной Азией». Похоже, что оно объединяет все в одну большую корзину: от укрепления демократии, прав человека и верховенства закона до диверсификации экономики, поддержки частного сектора и рыночной экономики. Тем не менее, ЕС следует похвалить за успешное ведение переговоров по достижению данного соглашения. Брюссель и Нур-Султан сейчас нуждаются в его реализации.
ЕС должен быть готов выйти за пределы СРПС, особенно в свете изменений, происходящих в Восточном партнерстве, которое ориентировано на Армению, Азербайджан, Беларусь, Грузию, Молдову и Украину. Теперь, когда Восточное партнерство больше не является синонимом соглашений об ассоциации и глубоких и всеобъемлющих соглашений о свободной торговле и вместо этого больше сосредоточено на государственном строительстве, надлежащем управлении и экономических реформах, ЕС должен рассмотреть преимущества Казахстана в будущем присоединении к Восточному партнерству. Это может быть нереально в данный момент, но стоит задуматься.
Что касается сектора безопасности, то у ЕС есть определенные опасения в отношении ЦА: безопасность энергоснабжения за счет диверсификации источников и связей с Афганистаном. Европейская комиссия перегруппировала Центральную Азию с Южной Азией, а не с группой постсоветских стран, как часть регионального измерения своей политики содействия развитию. На деле ЕС может проигрывать РФ и Китаю до тех пор, пока геополитическая сила сама по себе будет физически сильнее, чем нормативная в международной системе. Эту игру можно сделать более сложной, превратив мягкую силу, где Европа сильнее, в геополитическое преимущество. Это означает участие ЕС в паневразийских проектах (российских или китайских) любого формата.
В заключение авторы вновь подчеркивают, что Стратегия ЕС 2019 г. является следующим солидным шагом в данном направлении, связывая новые цели и задачи с предыдущими документами. По мнению авторов, в отличие от предшествующей политики Евросоюз должен проводить свою стратегию не на стороне или в противоположность правящих кругов государств региона, а вместе с ними. Они также приветствуют стремление Брюсселя и дальше поддерживать регионализм ЦА в отношениях с южными и западными соседями, особенно с Афганистаном и странами Южного Кавказа. Исследователи особенно отмечают тот факт, что ЕС представляет собой форпост всего Запада в регионе, к чьей политике приковано внимание всех сторон. Таким образом, заключают они, такие удаленные от региона ЦА игроки как США и Япония могли бы многому научиться и позаимствовать у Европы в подходе к реалиям и нуждам региона Центральной Азии.
Silk Road Diplomacy: Deconstructing Beijing’s Toolkit to Influence South and Central Asia. – Williamsburg (VA): Global Research Institute, 2019. – 92 p.
В 2019 г. из недр Глобального исследовательского института (Вильямсбург, США) вышел доклад «Дипломатия Шелкового пути», посвященный анализу стратегии Пекина в отношении и в сравнительной связке двух регионов – Южной и Центральной Азии. В исследовании изучаются инструменты, которые использует Китай в ходе реализации своей стратегии в рамках грандиозного проекта «Один пояс, один путь» (ОПОП). Речь идет о таких государствах Южной Азии как Мальдивы, Непал, Шри Ланка и Бангладеш. В Центральной Азии в качестве предмета для изучения взяты Казахстан и Узбекистан. Авторы утверждают, что КНР располагает тремя существенными преимуществами в пользу реализации своей стратегии. К первому преимуществу они относят неисчерпаемые финансовые ресурсы и мощный строительный потенциал. Второе относится к сохраненной Пекином четкой и исполнительной организационной системе, которой подчиняются не только государственные и национальные компании, но и частные, что позволяет им выступать в слаженном ансамбле. Третье преимущество также вытекает из стабильности китайской политической системы под руководством КПК, которая дает руководству возможность реализовывать долгосрочные проекты.
Фактически, Китай в настоящее время выигрывает, по мнению авторов, соревнование за доминирование в указанных регионах у других мировых игроков – России, Индии, США и Евросоюза, а также глобальных финансовых организаций. В этом соревновании китайская сторона прибегает к самым разнообразным подходам и приемам, не брезгуя даже коррупцией. В отношении РК и РУ в докладе выделяются следующие основные пункты: Казахстан использует свое сотрудничество с Китаем, в том числе в рамках ОПОП в целях сохранения баланса в отношениях с Россией для недопущения чрезмерного доминирования РФ. Что касается Узбекистана, то на смену ни к чему не обязывающей «дипломатии улыбок» И.Каримова вместе с политикой открытых дверей, провозглашенной новым лидером Ш.Мирзиёевым, широко распахнулись двери в экономику республики для иностранных инвестиций, в первую очередь китайских. В целом, авторы характеризуют политику Пекина в ЦА как «очаровывающее наступление» (charm offensive), ставящую цель преодолеть достаточно распространенное предубеждение в отношении целей, намерений и методов КНР в тех или иных республиках региона. Таким образом, указанный доклад отражает нарастающую озабоченность американских и в целом западных политических и аналитических кругов по поводу растущей буквально на глазах роли Китая в Евразии, включая и те регионы, которые рассматриваются в докладе.
Bassin Mark. The Gumilev Mystique: Biopolitics, Eurasianism, and the construction of community in modern Russia. – Ithaca, NY: Cornell University Press, 2016. — 400 pp.
Ряд исследований, которые следовало бы отнести к историческим (или историографическим), большинство зарубежных критиков рассматривают под геополитическим взглядом. Речь идет о трудах, посвященных евразийской идее и ее главного носителя, в роли которого рассматривается научная деятельность и смелые изыскания советского ученого Л.Н.Гумилева.
Один из знатоков его творчества на Западе – Марк Бассин (Университет Сёдертёрна), автор фундаментального труда «Мистика Гумилева: биополитика, евразианизм и строительство сообщества в современной России». В центре внимания книги профессора М.Бассина – Лев Гумилев, российский (советский) историк, этнограф и философ, превратившийся в культовую фигуру в России. Как подчеркивает Бассин, эта популярность особенно выросла в последние годы советской власти и ранней постсоветской эпохи. Тем не менее, до монографии Бассина о Гумилеве работ о Гумилеве на английском языке практически не было, и очень немногие книги Гумилева были переведены на английский. Гумилева практически игнорировали на Западе. Почему это произошло? Большинство западных историков и этнографов, по-видимому, находят этому простое объяснение, исходя из материалов в книге Бассина: Гумилева находились за пределами западной науки. Они считались совсем ненаучными и в лучшем случае могут считаться своеобразной научной фантастикой. И читатели книги Бассина получают достаточно аргументов для этого вывода.
Гумилев рассматривал этнические группы и их более крупный конгломерат, «суперэтнос», как своего рода биологический объект. Феномен этноса возник, когда люди, живущие на определенной территории, получили некую (космическую) энергию. В этот момент они заряжаются «пассионарностью», а Гумилев рассматривал понятие «пассионарности» как свое «самое важное теоретическое открытие».
Слово «пассионарность» можно также вольно трактовать как страсть или энергию, в момент наступления которой новый этнос переживает рост, а его лидеры стремятся к экспансии. Позже этнос, подобно другим биологическим существам, созревает и теряет свою юную энергию, хотя на новых этапах элита не прекращает созидательную деятельность. Затем этнос умирает, хотя Гумилев, по-видимому, делает несколько исключений из этих правил. Другой важный аспект теории Гумилева – и он также был хорошо представлен в работе Бассина – это идея «комплиментарности» этнических групп.
По идее Гумилева, некоторые этносы проживали в непосредственной близости друг от друга и, в некотором смысле, осуществляли взаимовыгодный экономический и культурный обмен между собой. В некоторых случаях они могли вступать в смешанные браки, хотя Гумилев, как правило, выступал за эндогамию, где каждая этническая принадлежность должна позволять браки только внутри группы. В то же время он явно делал исключения для отношений славян с тюркскими народами. Разрабатывая свою теорию «комплиментарности», Гумилев следовал по пути «евразийцев», группы русских эмигрантов, которые бежали от большевистской революции.
С точки зрения «евразийцев», Россия не принадлежит ни к Западу, что противоречило мнению западников, доминировавших в русской мысли с конца XIX века, ни славянофилам. Действительно, «евразийцы» одинаково скептически относились как к славянофилам, представителям другого важного направления в русской мысли, считавшим, что Россия принадлежит славянскому миру, как и к западникам. С точки зрения «евразийцев», русские или другие восточные славяне, живущие в пределах России, могут рассматривать как настоящих союзников и друзей, главным образом, тюркские народы Российской империи/СССР. Единство славян и турок было обусловлено их общей исторической судьбой. Все они были собраны в единое государство великой империей монголов. Как справедливо заметил Бассин, Гумилев в этом следовал классическим евразийцам с 1930-х гг. Никакой прямой связи с эмигрантами у Гумилева, естественно, не было и он пришел к евразийству совершенно самостоятельно. Это относится к взглядам Гумилева на монголов.
Подавляющее большинство российских и европейских историков считали монгольское нашествие в XIII веке одним из величайших, если не величайшим, бедствием в российской истории. Для довоенных евразийцев и Гумилева история была иной. С их точки зрения, ужасы нашествия были преувеличены, и пресловутое монголо-татарское «иго» на самом деле было весьма полезным для России и фактически большей части Евразии. И, как утверждал Бассин, «евразийцы» полагали, что «ига» вовсе и не было, в его обычном понимании. «Древняя Русь» была не «завоевана», а добровольно подчинилась власти монголам. Монгольское государство учило народы северной Евразии, в будущем империи русских царей, а затем и СССР, жить в мире друг с другом, независимо от вероисповедания, этнической принадлежности или расы.
Кроме того, для западных историков, фантастические взгляды Гумилева были вдобавок явно реакционными Бассин подчеркивает это в своей книге – Гумилев, принимая понятие счастливого «симбиоза» почти всех народов северной Евразии, явно исключает из него евреев, которых считает чужеродным и разрушительной «химерой».
Работа М.Бассина безусловно является важным вкладом в понимании Л.Гумилева в контексте советской и постсоветской истории. Бассин собрал и осмыслил огромный фактический материал. Некоторые рецензенты книги упрекали Бассина в том, что он недостаточно изучил влияние Гумилева в постсоветском обществе, особенно в сфере российского и казахстанского образования. Например, не уделил достаточно внимания тому факту, что именем Л.Гумилева назван университет в Астане и книги его рекомендовались как учебники. Евразийский университет был открыт в 1996 году, когда Н.Назарбаев активно искал содружества с Россией.
Парадокс состоит в том, что к тому времени, когда книги М.Бассина стали известны западному читателю, теории Гумилева давно превратились в истории или, во всяком случае, задвинуты на второй/третий уровень идеологического дискурса. Монография Бассина и ее главы о роли Гумилева в России должны рассматриваться не как информация о сегодняшней России или Казахстане, а больше как источник о том, каким постсоветское пространство было 25-30 лет тому назад. Тогда-то, особенно сразу после падения СССР, Гумилев был особенно популярен как своеобразный отблеск угасшей звезды – распавшегося Советского союза.
Bassin Mark and Pozo Gonzalo (eds.). The politics of Eurasianism: identity, popular culture and Russia’s foreign policy. — Lexington, KY, Rowman & Littlefield, 2017. — 384 pp.
В качестве продолжения работы М.Бассина следует рассматривать вышедшую в 2017 г. под редакцией самого Бассина и Г.Позо коллективную монографию «Политика евразионизма». Авторы ставят следующие вопросы: Что такое современное евразийство? Чем является современный ЕАЭС и как он реально работает? Что значит евразийская риторика в устах политиков и деятелей культуры? Является ли ЕАЭС в нынешнем виде порождением евразийской теории 1920-х гг. или его практическое воплощение породило новый феномен?
Книга состоит из 15 статей, в которых специалисты различных, преимущественно европейских и американских, университетов пытаются с разной степенью детализации ответить на эти вопросы. Некоторые из этих статей принципиально важны для понимания современной политической истории России и других стран постсоветского пространства и дают представления о причинах тех острых международных конфликтов, которые в нем возникли после 2014 года. Ключевым текстом сборника является статья одного из двух его соредакторов Гонзало Позо «Евразийство в российской внешней политике». Это подробный анализ того, чем должен был быть и чем стал ЕАЭС. Планы российского руководства на создание альтернативы ЕАЭС представлены тут весьма обстоятельно, и столь же подробно объясняется их если не полный провал, то весьма ограниченная реализация. Этот текст во многом является ключом для понимания причин нынешнего положения России в сфере международной политики
Вторым по значению текстом является статья Ирины, которая разбирается с тем, насколько евразийские идеи, пройдя через российские государственные структуры (прежде всего внешнеполитические), трансформируются в концепцию «русского мира». Последний концепт почти полностью противоположен изначальной концепции евразийства, однако автор весьма подробно описывает инфраструктуру по продвижению «русского мира», сформированную в России за 2000-2010-е гг. Сам Бассин посвящает свою статью сравнению евразийства с «рассологией» – еще одной политической теорией, сравнительно популярной в России. Его текст не только сравнительный, но в значительной степени рефлексирующий.
Остальные статьи с разной степенью подробности рассматривают популярность евразийства в Казахстане, Венгрии, Турции и Германии. Притом что ситуация в Казахстане безусловно важна для современного евразийского движения, выбор остальных стран для сборника неочевиден. Куда больший интерес представляла бы оценка уровня поддержки евразийских идей в странах постсоветского пространства, в том числе входящих в ЕЭС: Армении, Азербайджана, Белорус-сии, Узбекистана, Украины. Особняком в сборнике стоит статья возможно самой известной специалистки по евразийству Марлен Ларуэль), работающей в настоящее время в США. Она внесла скромный, но специфический вклад в дискуссию, обратившись к конкретному примеру влияния евразийства на российские академические институции, а через них – на внешнюю политику РФ на китайском направлении. Для этого она использовала труды директора Института Дальнего Востока РАН Михаила Титаренко.
В целом после прочтения сборника становится понятно, что от классического евразийства до российской политики по созданию ЕАЭС пролегает гигантская дистанция.
Clover Charles. Black Wind, White Snow: the Rise of Russia’s new Nationalism. — New Haven, CT, London: Yale University Press, 2017. — XII + 384 pp.
К числу аналогичных изданий критики относят исследование Чарльза Кловера «Подъем нового национализма в России» (2017 г.). Автор ряд лет (с 2008 по 2013 гг.) проработал шефом бюро «Файнэншл тайм» в Москве и мог непосредственно наблюдать процесс возвращении России в число мировых игроков, который он ассоциирует с «новым русским национализмом». Данный процесс журналист также связывает с влиянием идей евразийства. Основное содержание работы сводится к анализу и критике идей известного философа А.Дугина, а также влияния на общественную мысль современной России наследия Л.Гумилева.
Автор пытается доказать беспочвенность утверждений российских евразийцев об уникальности евразийской (читай: российской) цивилизации. Ч.Гловер сравнивает путинскую Россию с Веймарской Германией и относит ее к числу континентальных держав с точки зрения геополитических концепций. К числу одной из основных бед России автор относит правление находящейся у власти элиты, по-прежнему ослепленной идеями мирового величия своей страны. Отсюда стремление использовать евразийство (на ряду с другими идеологемами) в качестве инструмента для восстановления прежнего статуса.
II. Социология, этнография и демографические процессы
O’Neill Borbieva Noor. Visions of Development in Central Asia. Revitalizing the Culture Concept. — New York: Lexington Books, 2019. – 254 p.
Исследование Н.О’Нил-Борбиевой (доцент антропологии Пердского ун-та, Форт Уэйн) «Видение развития Центральной Азии с точки зрения пересмотра культурной концепции» и возвращения давней традиции анализа культурных процессов в контексте параллельного роста интеллектуальной и политической проблематики. Автор видит в этом часть общего процесса трансформации культурных ценностей по мере под влиянием социально-экономической и политической траектории государства. Опираясь на данные политической теории, экологической психологии, комплексного научного подхода постструктурализма, Н. О’Нил-Борбиева призывает социо-антропологов пересмотреть повестку дебатов по роли и месте культуры. В этих целях автор использует в основном собственный этнографический материал, наработанный ею в рамках участия в деятельности Корпуса мира в Киргизии. Фактически, исследовательница предлагает альтернативное видение глубинных процессов человеческой социализации и вытекающих отсюда культурных различий. По мнению критиков, новизна авторского похода сводится всего лишь к тому, что она рассматривает типичное взаимодействие между западной культурой и местными архетипами, переживающими период сложной адаптации и трансформации после советской демодернизации, взрывного роста исламизации и традиционной культуры, и все это на фоне вторжения западного влияния. Особенно это заметно в главах, посвященных влиянию политической демократии на общественные и культурные процессы.
Sharipova D. State-Building in Kazakhstan. Continuity and Transformation of Informal Institutions. – London, New York: Lexington Books, 2018. – XX+190 pp.
В 2018 году в издательстве Лексингтон увидела свет работа нашей соотечественницы Д.Шариповой (проф. КИМЭП) «Государственное строительство в Казахстане: преемственность и трансформация неформальных институтов». Автор выступает, фактически, против стереотипа, заключающегося в том, что якобы по мере укрепления либерализации экономики, быстрой урбанизации и индустриализации происходит отмирание таких «архаичных» общественных институтов как клиентелизм, различные неформальные и традиционные социальные сети. Но пример Казахстана, утверждает автор, показывает, что подобные институты продолжают играть важную роль в повседневной жизни населения. Либерализация экономики и уход государства из социальной сферы резко снизил уровень социальной инфраструктуры, защищенности и поддержки населения в постсоветский период. Именно данный фактор подтолкнул массовое вовлечение населения к более активному участию населения в системе неформальных связей.
Свой интерес в качестве объекта изучения Д.Шарипова (помимо того факта, что Казахстан остается для автора далеко не чужим) автор объясняет рядом причин. Во-первых, ранее внимание исследователей в этой области привлекали такие регионы как Африка, ЮВА, Латинская Америка, Восточная Европа (тезис, с которым можно поспорить), но никогда Центральная Азия. Во-вторых, в республике широко распространены, по спорному мнению автора, такие явления как патронаж, непотизм, клиентелизм, клановость и ряд других видов неформальной практики. В-третьих, Казахстан представляет собой идеальный объект для проведения и изучения т.н. «квази-эксперимента», т.е. сочетание богатых традиций неформальных связей в сочетании с имитацией западных институтов открытости, демократии и верховенства правовых институтов.
Особенность исследовательского подхода Д.Шариповой состоит в изучении неформальных каналов и механизмов получения населением доступа к качественному образованию, жилью и здравоохранению. Сравнивая советский и постсоветский периоды, автор показывает, что граждане охотнее прибегают к использованию семейных и клиентелистких отношений, чем рассчитывают на помощь государства. В целом, по мнению, критиков, исследование Д.Шариповой представляет собой важный вклад в социологию неформальных связей. Данная книга рассчитана, безусловно, на западную аудиторию, слабо знакомую с повседневными реалиями жизни на постсоветском пространстве, особенно после крушения социальных основ социализма.
III. Новая и современная история народов Центральной Азии.
Poullada S. Peter. Russian-Turkmen Encounters: The Caspian Frontier before the Great Game. Trans. Claora E. Styron. — London: I.B. Tauris, 2018. XXX. — 181 pp.
Питер Пуллада (S. Peter Poullada) – автор книги «Русско-туркменские контакты: каспийская граница до наступления Большой игры (2017). Эта книга опирается на официальные журналы двух экспедиций, переведенные на английский язык, которые фиксируют встречи капитанов Тебелева и Копытовского (в 1741 и 1745 годах) с туркменскими племенами приграничной зоны Каспия.
П.Пуллада провел детство на Среднем Востоке в семье американского дипломата в Ирана и Афганистане и специализируется в истории и культуре народов Центральной Азии. Он много путешествовал по бывшим советским республикам и западному Китаю, читал лекции на тему ковров и текстиля в Центральной Азии. Он также выпускник Принстонского университета по специальности «Ближневосточные исследования» и Калифорнийского университета в Беркли по специальности «История и экономика Центральной Азии».
Один из основных моментов, на который автор обращает внимание, заключается в том, что русские фактически инициировали прямые контакты с туркменскими старейшинами-»старшинами» и купцами еще в середине XVI века, то есть сразу же после завоевания Астрахани войсками Московии. До наступления эпохи Петра I большинство русских чиновников (и об этом говорят архивные документы) считали туркменские племена неким раздражителем. Они были подданными узбекских правителей и считались маргинальными «племенами варваров», проживавшими в пустыне между Каспийским морем и оазисами Хорезма (Хивы). До прихода экспедиции Тебелева-Копытовского практически нет никаких доказательств того, что русские располагали знаниями о туркменских племенах или обладали пониманием того, что туркмены, которые ассоциировались с караванными набегами, отличались от узбеков или казахов.
Большую часть информации можно почерпнуть в дипломатической переписке узбекских правителей Хорезма и Бухары. В этой переписке туркмены упоминаются в связи с проблемными ситуациями, когда они нападают на караваны или нарушают торговлю между Астраханью, Хивой и Бухарой. В целом, крайне сложно понять, каким объемом информации или знаний располагали русские о туркменских племенах Закаспия. Также затруднительно выяснить, какие намерения преследовали царские чиновники, налаживая контакты с туркменами. Установление контактов – одна из целей экспедиций Тебелева и Копытовского. Предпринимая экспедицию, русские власти намеревались познакомиться с туркменскими племенами и наладить взаимодействие с туркменскими «старшинами».
В своем исследовании автор пытается показать, что начиная переговоры с туркменами, русские уже обладали неблагоприятным опытом взаимодействия с другими племенными кочевыми группами в Центральной Азии, а именно с калмыками и казахами. Модель имперских отношений, политика, отношение и ожидания русских были в значительной степени обусловлены их собственным опытом взаимодействия с калмыками и казахами. Многие аспекты переговоров с туркменами были непродуктивны, о чем свидетельствуют документальные нарративы. Русские представители не придавали значение существенным различиям в организации и характере туркменской общины и их лидеров – старшин. В результате возникали многочисленные недоразумения, которые значительно ограничивали возможности русских в развитии прочных контактов с туркменами.
Автор показывает, что например, с точки зрения русских представителей, основой для любых отношений было подчинение туркмен, принятие царя как своего повелителя и их превращение в царских «подданных». Только подчинение могло принести выгоду племенным народам Центральной Азии, выразившись в торговле и защите от врагов. Но туркмены рассматривали «подчинение» как временную ситуацию, чья необходимость обусловливалась извлечением краткосрочной выгоды и не предусматривала перехода в статус «подданных».
Основная проблема для исследователей состоит в том, что кроме писем «старшин», большая часть которых были написаны под диктовку и по определенному шаблону, нет никаких доказательств того, что действительно ожидали или желали от взаимодействий с русскими туркменские старейшины или их соплеменники. Отчасти именно это повлияло на сложность переговоров Тебелева и Копытовского. Основная сложность, по мнению автора, заключалась в непонимании социально-политической организации туркмен. Русские считали, что политическое устройство и племенная структура туркмен схожи с аналогичными у калмыков и казахов. Однако у туркмен была гораздо более индивидуалистическая, даже можно сказать, анархическая система. Фактически старейшины располагали крайне малой властью для репрезентации туркменского сообщества, даже на уровне кланов, не говоря уже о целых племенах, поэтому письмо о подчинении от старейшины из одного клана племени салоров, не имело никакой силы для другого клана из того же племени, не говоря о других племенах, проживавших на Мангышлаке: чоудор, абдал и бузачи. Расплывчатый характер принятия решений и политического управления у туркменских племен и кланов затруднял переговоры. Такая ситуация продолжалась на протяжении 140 лет после экспедиций Тебелева и Копытовского, вплоть до завоевания Закаспия в 1880-х годах, сражения при Геок-тепе и осады Мерва.
Пуллада приходит к выводу, что из существующих российских архивных источников трудно понять, извлекли ли русские чиновники уроки из проведенных экспедиций и были ли полученные знания полезны для последующих политических решений и действий. Безусловно, на протяжении 50 лет после экспедиции число контактов между Астраханью и туркменами постоянно росло. Русские неоднократно пытались установить более долговременные отношения с племенами Закаспия, за исключением Мангышлака. С 1755 по 1820 годы предпринимались попытки возведения фортов и торговых постов на побережье Каспия. Политика в отношении туркмен начинает активизироваться с отправкой дипломатической миссии Муравьева в Хивинское ханство в конце XVIII века. Дипмиссия была организована по поручению кавказского губернатора Ермолова (штаб-квартира в Тбилиси). Задача дипмиссии состояла в изучении юго-восточных районов Каспия и степей между Астарабадом и Гурганом. Именно тогда регион становится частью «Большой Игры».
Во-первых, царица Екатерина Великая поручает графу Войновичу построить форт на западе от Астрабада (вблизи персидской границы), однако это намерение было сорвано противостоянием Ага Мохаммеда Каджара. Журналы экспедиции Муравьева содержат богатый массив информации о туркменских племенах юго-восточного Каспия, но следует понимать, что сфера компетенций Муравьева заключалась в ведении переговоров с узбекским ханом, а не с туркменскими племенами. Предположительно это означает, что русские либо признавали независимость действий туркмен Закаспия, либо их подчинение узбекским «властям».
Исследование П.Пуллады не пыталось вникнуть в историю взаимодействий России и туркмен в XIX и XX веках. Основной вывод автора состоит в том, что активность России началась не во время «Большой Игры» (с 1820-х по 1890-е годы), а уже с середины 16-го века. Советская версия была противоречива: с одной стороны, завоевание было страшным ударом по туркменам, но в то же время оно рассматривалось как логическое завершение длительной истории взаимоотношений. Истории, которая начинается в далеком XVI веке, когда русские предлагали туркменам защиту от многочисленных врагов: калмыков, казахов, узбеков, персов. И именно тогда, большевистская революция предоставила туркменам возможность создать собственную республику и сформировать свою «этнонациональность».
Однако советский опыт разрушил традиции туркменских скотоводов-кочевников и мусульман, многие были вынуждены стать хлопководами. В постсоветское время, Туркменистан тяготеет к антироссийской позиции, с точки зрения геополитического курса, нефтегазовой и энергетической политики. Из всех бывших центральноазиатских советских республик, Туркменистан наименее расположен к Российской Федерацией. Отчуждение от России соответствует нарративу национальной самоидентификации и независимости.
Основная проблема в исследовании туркмен, по мнению ученого, заключается в том, что за исключением поэзии Махтум-Кули-хана, у исследователей нет доступа к другим туркменским источникам. Все письма, написанные туркменскими старейшинами, и которые можно найти в русских документах, нуждаются в тщательном изучении и анализе. Даже несмотря на то, что они были продиктованы или переведены со старотуркменского языка, нельзя быть уверены в достоверности перевода.
В заключение автор высказывает мысль, что история туркмено-иранских взаимоотношений насчитывает много лет. Неизученные историками, персидские документы содержат богатые сведения по истории этих взаимоотношений, истории набегов, торговли и рабовладения. Особенно интересно то, что именно при Сафавидах, в XVI и XVII веках, кизил-баши, восточно-анатолийские и азербайджанские туркменские группы (объединившиеся при Сафавидах в племена под названием Оймак) становятся основными противниками туркмен Центральной Азии на территории Хорасана. Этот особый тип связей между туркменами и туркменами, придает абсолютно особый характер пограничным столкновениям.
Obertreis Julia. Imperial Desert Dreams: Cotton Growing and Irrigation in Central Asia, 1860–1991. – Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2017. — 538 pp.
Монография немецкого историка Юлии Обертрайс (Геттинтенский университет) «Имперские мечты пустыни: роста хлопководства и ирригации в Центральной Азии в 1860-1991 гг.» охватывает, как следует из названия, дореволюционный и советский периоды в истории региона. Автор связывает вклад российских и советских инженеров в развитие и модернизацию ирригационной системы (на примере будущих Узбекистана и Туркмении) и рост хлопководства в регионе вплоть до 19189 года, когда наметился спад производства «белого золота».
Заслугой царского режима было само внедрение хлопководства (как следствие Гражданской войны в США), советского – освоение т.н. голодной степи и Каракумов благодаря внедрению массовой ирригации. Но данные меры вызвали далеко идущие последствия экологического и социального характера. В первой части Ю.Обертрайс рассматривает политику имперской России в Туркестане, базировавшейся на «цивилизаторской роли» этой державы. Автор считает, что русские власти практически не использовали для реализации своих целей достижения европейской агрокультуры. Поэтому исследовательница предполагает, что рост хлопководства в Туркестане стал результатом инициативы частного бизнеса, включая строительство первых дамб и каналов.
Вторая часть охватывает период с 1917 по 1945 годы, для которого характерно тесное сочетание экономических интересов большевистского режима с социально-идеологическими. Наибольший урон, по ее мнению, нанесли 1920-30-е годы, унесшие треть населения региона. Мало декларируемая дореволюционным режимом цель достичь «хлопковой независимости» стала при советской власти настоящей идеей фикс. Автор отмечает и позитивные стороны советского правления: становления городской элиты из числа местного населения, эмансипацию женщин, реальные плоды индустриализации, урбанизации и модернизации, внедрение социальной инфраструктуры в образовании и здравоохранении.
Наибольший вклад, по мнению автора, изложенное в третьей части, в дело модернизации Средней Азии внес послевоенный период, который продолжался до начала 1970-х гг. Он включал в себя высокие стандарты ирригационных систем и широкую урбанизацию. Сюда она относит и механизацию сельского хозяйства, и развитие «Большой химии». Кульминацией этой модернизационной политики стала хрущевская кампания освоения целинных земель. Местное население было повсеместно вовлечено в данный процесс благодаря высоким стандартам образования и науки. Негативными сторонами процесса стали не всегда умелое планирование, нехватка стройматериалов, начавшееся в ту эпоху засоление почв, нехватка питьевой воды и ряд других. В четвертой главе освещаются 1980-е (кризисные, согласно автору) годы – 1970-91 гг., когда высыхание Аральского моря стало очевидным фактом, данные процессы приобрели не только ярко выраженный экологический и социально-демографический фактор с национальным подтекстом, но и приняли общесоюзный характер (поворот сибирских рек). Более того, учитывая растущую роль коррупции, они начали превращаться в политический фактор в отношениях центра и республик.
Основной вывод, к которому приходит автор, сводится к тому, что Великий модернизационный проект советской власти ставил целью, прежде всего, легитимизацию режима. Но непреодолимым препятствием нехватка «трансформационного потенциала» власти, как она называет тающие ресурсы режима. Научной заслугой исследовательницы ее западные коллеги считают выбранный ею подход, базирующийся на охвате широкой исторической перспективы. Она находит много общего в среднеазиатском модернизационном проекте с аналогичными проектами, имевшими место в Чехословакии и Румынии. Традиционное антисоветское крыло уходящей советологической школы ставит в вину автору, что она мало уделила внимания таким явлениям как рост напряженности в межэтнических отношениях, отсталость советской технологической школы и закостенелость системы принятия решений, засоление, Аральская проблема, символический характер инвестирования в процесс освоения «голодной степи», приближение экологической катастрофы и т.д. Англосаксонские советологи видят в этом принадлежность автора к немецкой «инфраструктурной (т.е. инженерной) школе».
В результате признания заслуги советской системы в деле модернизации региона Ю.Обертрайс получила от этого направления обвинения в неком оправдании и легитимизации советского режима. Источниковая база исследования, по мнению этих критиков, носит эклектичный характер. Некоторые российские рецензенты считают, что из трех возможных подходов (экономический, глобальный, исторический) Ю.Обертрайс выбрала последний, что и ставится ей в заслугу. И наконец, в заключение добавим, что для поколений, выросших в советскую эпоху, работа Ю.Обертрайс не открывает ничего особо нового: процесс модернизации Средней Азии и Казахстана со всеми позитивными и негативными составляющими они наблюдали, особенно во второй половине ХХ века, собственными глазами.
Drieu Cloé. Cinema, Nation, and Empire in Uzbekistan (1919–1937). – Bloomington, Indiana University Press, 2018. — XIV + 293 pp.
Книга Хлои Дриё «Кинематограф, нация и империя в Узбекистане: 1919-1937 гг.» формально посвящена становлению кинематографической школы советского Узбекистана и роли кино в начальный период правления советской власти в республике. Но автор книги, первоначально изданной на французском языке, рассматривает данный процесс в контексте становления советского государственности в УзССР. Поэтому она рассматривает кино в качестве социально-политического феномена. В своем исследовании автор использует архивы РУ и РФ и анализирует 14 полнометражных фильма. В результате вырисовывается картина деколонизации бывшего Туркестана и возникновения нового стиля управления со стороны сталинской системы.
Первая часть монографии «Деколонизация Средней Азии» охватывает период 1919–27 гг. и освещает первые шаги внедрения кино. Вторая часть «Культурная революция и ее парадоксы (1927-31 гг.) показывает превращение кинематографа в инструмент пропаганды. Это время появления уже собственных фильмов, снятых первыми узбекскими режиссерами (в частности, отцом узбекского кино называется Наби Ганиев) и начало борьбы национализма с интернационализмом. Волна репрессий против националистов в различных сферах национальной культуры и внутри компартии Узбекистана положила конец попыткам внедрения национального элемента и заложила основу для полувекового господства социалистической идеологии.
IV. Древняя и средневековая история ЦА, востоковедение
Whitfield S. Silk, Slaves and Stupas: Material Culture of the Silk Road. – Oakland: California Press, 2018. – XI+339 pp.
Книга Сьюзен Уайтфилд (Институт археологии Лондонского университета) «Материальная культура Шелкового пути» посвящена памятникам материальной культуры вдоль исторического феномена, каким является Великий Шелковый путь. Автор рассматривает эти памятники как свидетельство интенсивных контактов и взаимодействия между различными народами, вовлеченными в торгово-экономические процессы континента.
Монография состоит из десяти глав, должных показать читателю поистине глобальный характер данного исторического явления. Шелковый путь затронул такие культуры, страны и цивилизации как Китай и Корея, Индийский океан и Средиземноморье. Перевалочным мостом в контактах этих регионов была Центральная Евразия. Свое исследование автор начинает с эпохи сюнну, которую она рассматривает как старт к началу и росту торговли в широком региональном контексте. Вторая глава посвящена найденным в различное время в разных регионах стеклянным чашам эллинистического периода. Исследовательница связывает их происхождение с Восточным Средиземноморьем. В третьей главе изучаются коллекции монет из найденных в эпоху Кушанской империи кладов. Автор считает их свидетельством широкого распространения христианских церквей и монастырей. В четвертой главе автор изучает культуру т.н. «стопы» на примере Амлук Дары (особый вид окультуренной террасы). Их появление ученая связывает с наплывом индостанских паломников. В следующей главе автор находит связь между Северо-Восточным Китаем, Бактрией (нынешний северный Афганистан), Сасанидским Ираном и Индией.
В шестой главе исследовательницу привлекает анализ изображений; в основном это пятнистые лошади и верблюды. Всадники, как правило, держат в руках меч в левой и чашу в правой. Она связывает их распространение с буддийской цивилизацией в эпоху Хотанского царства. Седьмая глава уже затрагивает исламскую эпоху – анализ т.н. «голубого Корана», чей текст написан куфическим письмом и декорирован индиго (отсюда название). Восьмая глава книги дает отпор критикам Шелкового пути, пытающих принизить роль Китая как основного поставщика главного товара эпохи – шелка и заменить его Византией как поставщика основной массы товаров того времени на рынки Евразии. Девятая глава представляет собой научный анализ элементов китайского влияния на памятники материальной культуры – диаграммы содержимого, датировка и т.д. Отдельным вопросом в 10-й главе рассматривается такая малоизученная (с точки зрения дошедших до нас материальных памятников) как работорговля. С.Уайтфилд в качестве основной идеи своей работы продвигает мысль, что работорговля была чрезвычайно выгодным и процветающим элементом вдоль данной трансконтинентальной торговой трассы.
В целом исследование С.Уайтфилд не привносит в научное познание изучаемого объекта, пусть и грандиозного масштаба, которым в древней и средневековой истории оставался Великий Шелковый путь, нового концептуального видения. Автор констатирует и постулирует давно известные истины. Но ценность данного исследования состоит в определенной систематизации имеющихся многочисленных памятников и различных письменных данных и попытке нарисовать целостную картину этого исторического процесса и его последствий для гигантского Евразийского континента и культур, цивилизаций, империй и народов, его населявших.
Тимохин Д.М., Тишин В.В. Очерки истории Хорезма и Восточного Дешт-и Кыпчака в XI – начале XIII вв. – Москва: ИВ РАН, 2018. – 380 с.
Монография известных российских востоковедов Д.М.Тимохина и В.В. Тишина (Институт Востоковедения РАН) посвящена рассмотрению вопросов взаимодействия государства хорезмшахов-Ануштегинидов с племенами Восточного Дешт-и Кыпчака в период XI – начала XIII вв. и предполагает первое специальное исследование, посвященное данной проблематике. Тематика работы связана с отсутствием (за редкти исключением) полноценного монографического исследования истории взаимоотношений государства хорезмшахов-Ануштегинидов со степным миром. Хронологические рамки работы обусловлены периодом существования государства хорезмшахов-Ануштегинидов: 1097–1231 гг., при этом охвачен период, предшествующий становлению династии Ануштегинидов и связанный с проникновением кыпчакских племен на территорию Арало-балхашской равнины.
Основная часть работы состоит из введения, пяти глав и заключения. Первые главы посвящены рассмотрению источниковой базы и основного фонда литературы вопросы. Последующие главы затрагивают следующие проблемы: становление державы хорезмшахов-Ануштегинидов, наивысший расцвет и гибель этого государственного образования. Особо затронут вопрос о начале конфликта с монголами, чьи геополитические интересы столкнулись с интересами государства хорезмшахов именно в Восточном Дешт-и Кыпчаке. Значительное место уделено взаимодействию хорезмийской и кыпчакской элиты в период монголо-хорезмийской войны 1219–1221 гг., а также деятельности последнего хорезмшаха Джалал ал-Дина Манкбурны, основу военной силы которого составляли тюркские племена, в первую очередь кыпчакские. Еще одна глава посвящена рассмотрению этнических процессов в Восточном Дешт-и Кыпчаке, предшествующих формированию здесь крупных союзов кыпчакских племен, а также их трансформации. Значительное место уделено локализации отдельных топонимов, выяснению соотношения между встречающимися в источниках этнонимами, идентификации исторических персонажей. В заключении кратко резюмированы выводы авторов и подведены итоги всего исследования.
Дробышев Ю.И. Климат и ханы: Роль климатического фактора в политической истории Центральной Азии. – Москва: Институт востоковедения РАН, 2018. – 264 с.
Монография сотрудника ИВ РАН Ю.И.Дробышева посвящена роли климатического фактора в жизни и политической истории кочевых народов Центральной Азии, тесно связанного с понятием сакрального характера верховной власти, что ставит данную работу особняком от других многочисленных исследований подобного рода,. В книге показано, как погода решала судьбу военных столкновений, и как люди пытались ставить ее себе на службу при помощи специальных магических камней. Особое внимание уделяется раскрытию космологических идей, не только облекавших ханов властью над своими подданными, но и делавших их ответственными за гармоничное состояние, если можно так выразиться, «всего Универсума».
Центральная идея книги изложена во взаимосвязи с климата и военного дела. Климат не остается неизменным. Говорить ли о климате Земли в целом или касаться какой-то конкретной местности – везде происходят более или менее быстрые, более или менее явные изменения: повышается либо понижается среднегодовая температура воздуха, увеличивается или уменьшается количество осадков, меняется их распределение по сезонам, меняются направления господствующих ветров. Некоторые климатические изменения имеют обратимый характер и называются колебаниями, другие необратимы.
Природная цикличность складывается из циклов различной периодичности: 11 лет (цикл Швабе), 22 года (цикл Хейла), около 70 лет (цикл Гляйсберга), около 200 лет (цикл Зюсса), 1470 Ѓ} 500 лет (цикл Бонда) 13 000, 41 000 и 93 000 лет (циклы Миланковича) и, возможно, ряда других, которые накладываются друг на друга и на непериодические тренды, в итоге формируя сложную картину. Глобальные последствия многовековых циклов, такие как наступление и отступление ледников, хорошо известны.
Уже больше века продолжается дискуссия о высыхании земель Центральной и Средней Азии. В ней принимали участие многие видные географы и путешественники. По-видимому, принимая во внимание огромные размеры Центральной Азии и чрезвычайное разнообразие представленных на ее территории ландшафтов, можно говорить о разнонаправленных и разновременных трендах тепло- и влагообеспеченности разных ее частей. Вопрос о взаимосвязи политических событий и изменений климата в Центральной Азии не может не возникнуть, особенно если учесть сильную зависимость кочевых образований от их ресурсной базы – пастбищ, состояние которых, в свою очередь, во многом определялось динамикой климатических показателей.
На первый взгляд кажется логичным, отмечает автор, что ухудшение климатических условий, в частности аридизация или значительное похолодание, вызывающие сокращение кормовой базы скота (трава – почти единственный источник корма для животных), угрожало голодом и заставляло людей переселяться в более благоприятные районы на границе с оседлым миром, где были вероятны вооруженные столкновения между местным населением и вновь пришедшими. Менее сплоченные племена вынуждены под давлением соседей мигрировать на периферию Центральной Азии, нередко на запад, порой за тысячи километров от родных кочевий, причем со временем там они сами могут стать грозной силой. Однако мнение о широкомасштабных военных кампаниях степняков как результате наступившего в их кочевьях голода опровергается самим ходом истории.
Для кочевника понижение среднегодовых температур не представляет такой опасности, как уменьшение количества осадков, причем необходимо отметить, что влияние осадков на кочевую экономику неоднозначное. Весенне-летние дожди благоприятствуют росту трав и наполняют водой реки, ручьи и озера. Но сильные снегопады зимой ведут к массовой гибели скота, не способного добыть себе корм из-под толстого слоя снега. Их опасность усугубляется ветром и морозом. Поэтому рост увлажненности степи мог как усиливать кочевников, так и ослаблять их: это зависело от сроков выпадения осадков и их интенсивности. Кроме того, аридизация климата, если она действительно имела место в те или иные отрезки центральноазиатской истории, не только вела к продвижению пустынь на север, сокращая тем самым территории, пригодные для номадов. В то же самое время на север должна была отодвигаться и граница леса, освобождая под степь новые пространства. Периоды увлажнения, надо полагать, сдвигали границы природных зон обратно на юг, и ареал номадизма перемещался южнее вместе с ними.
Много внимания поиску связей между климатическими изменениями и периодическими «выплесками» кочевых племен за пределы их коренного местообитания – центральноазиатских степей – уделял Л. Н. Гумилев, считавший, что не ухудшение природно-климатических условий толкало номадов в военные походы на оседлых соседей, а, напротив, улучшение, когда за спинами воинов оставались богатые степи и тучные стада. «Неоднократно делались попытки объяснить завоевательные походы Аттилы и Чингис-хана ухудшением природных условий в степи. Они не дали результатов. Мы считаем, что и не могли дать. Успешные внешние войны кочевников и вторжения в Китай, Иран или Европу совершали не скопища голодных людей, искавших пристанища, а дисциплинированные, обученные отряды, опиравшиеся на богатый тыл. Поэтому эти события, как правило, совпадали с улучшением климата в степи. Ухудшение же было причиной выселения кочевников мелкими группами, обычно оседавшими на степных окраинах».
Большой интерес в плане влияния климата на историю вызывает феномен Монгольской империи. Как пустынные пространства Центральной Азии с редким населением смогли породить хорошо организованные, несокрушимые орды? – задается вполне резонным вопросом ученый. Мысль о некоей своевременной «помощи» со стороны природы напрашивается сама собой. Было бы весьма заманчиво найти климатическую подоплеку стремительного возвышения монголов в XIII в., но, скорее всего, такого рода попытки априори обречены на неудачу. Между тем мы располагаем уникальной возможностью довольно подробно рассмотреть климат Центральной Азии XIII в. благодаря сравнительно многочисленным записям иностранцев, побывавших там. Климатические особенности этого периода привлекают закономерный интерес в связи с возникновением сильного и агрессивного централизованного государства. Успеху монгольских войск в Китае могли способствовать эпохальные климатические изменения, благодаря которым привыкшие к холодному климату номады легче адаптировались к непривычным условиям Юга. Согласно выкладкам И. В. Иванова и И. Б. Васильева, создание империи Чингис-хана и монгольские завоевания XIII в. происходили во влажный период. К аналогичному выводу пришел и Л. Н. Гумилев.
К сообщениям средневековых наблюдателей следует относиться с осторожностью: они акцентировали внимание на тех особенностях климата Монголии, которые были им непривычны, и, возможно, приукрашивали свои рассказы. Следовательно, проблема еще далека от разрешения. Кроме того, климатическая цикличность в центральноазиатских степях имеет более сложный характер, чем принято считать. Таким образом, возвышение и гибель великих степных империй едва ли возможно объяснить только действием климатического фактора; зависимость здесь более сложная. Это особенно верно в случае монголов XIII в., впервые в истории Центральной Азии выступивших с претензией на мировое господство, что никак нельзя свести к простой реакции монгольского этноса на изменившиеся природно-климатические условия Великой Степи, даже если эти изменения были существенными.
С другой стороны, не следует впадать в «климатический нигилизм» и отвергать вероятность того, что погодные аномалии влияли на ход исторических событий в Центральной Азии даже более значительно, чем у оседлых народов. Известны случаи, когда стихия способствовала смене власти в степях. В степях Казахстана гололед как причина дзута должен был наблюдаться чаще, чем в Монголии, что объясняется особенностями зимней погоды: Казахстан в зимний период подвержен вторжениям теплых воздушных масс с юга, которые в разгар зимы на два-три дня и более способны поднять температуру до слабоположительных отметок. Из-за подтаивания снега и жидких осадков при последующем снижении температуры на поверхности снежного покрова образуется прочная ледяная корка. В настоящее время такие гололеды в Казахстане случаются с ноября по март. Непосредственной причиной краха является не стихия, а внешниеили внутренние враги. Обладая достаточной мощью и выбрав подходящий момент, они могли сокрушить кочевую империю.
Однако если сами соседи недостаточно сильны, империя способна в короткий срок восстановить экономический и военный потенциал. По-настоящему эффективно бить кочевников в их привычных местах обитания могли только другие кочевники. Тактика степной войны подразумевает высокую мобильность воинов, использование кавалерии. Как говорилось выше, оседлые недруги, прежде всего Китай, предпочитали «подавлять варваров руками варваров», натравливая одни этнические или политические группировки на другие, что приносило существенно бóльшую отдачу по сравнению с карательными экспедициями вглубь «северной пустыни». Далеко не всякий даже очень тяжелый удар стихии оказывался для кочевников фатальным. Думается, он должен был пройтись не по какой угодно части территории, занятой кочевым государством, а по его политическому центру, являвшемуся в то же время и центром экономическим, а также сакральным, – туда, где паслись стада предводителя степняков и где находилась его ставка.
Свой вклад в исторические процессы, протекавшие в Центральной Азии и смежных регионах, внесли и другие природные явления. В частности, военная активность номадов имела ясно выраженный сезонный характер. Например, хорошо известен монгольский обычай зимних походов по замерзшим рекам как по удобным, ровным дорогам. С ним пришлось столкнуться русским княжествам в XIII в., когда монголы использовали замерзшие реки для вторжения на земли, где преобладали труднопроходимые лесные ландшафты. Был у кочевников и другой обусловленный климатом обычай – нападать на оседлых соседей, в частности на Китай, осенью, когда после откорма и отдыха на летних пастбищах боевые кони были «в теле» и обеспечивали войску необходимую стремительность, от которой главным образом и зависел успех этих рейдов.
Автор считает необходимым подчеркнуть, что кочевая цивилизация Центральной Азии сложилась благодаря специфическим природно-климатическим условиям, крайне затруднявшим оседлую жизнь и сводившим до минимума возможности земледелия, но благоприятным для разведения больших стад скота на подножном корме. Ее достижения по достоинству оценены современными исследователями. Это и мобильное жилище, и практичная одежда, и максимальное использование природных ресурсов с причинением природе минимального ущерба.
Особенности природной среды и обусловленного ими хозяйства наложили отпечаток и на политическую организацию номадов. На просторах степей закономерно возникали и разрушались кочевые империи. Однако, несмотря на кажущуюся очевидность, циклы политогенеза не были жестко связаны с климатическими циклами. Есть более весомые основания искать главную причину их ритмики во взаимоотношениях с соседними государствами, в первую очередь с Китаем. По-видимому, Китаю же кочевники были во многом обязаны и некоторыми космологическими представлениями, соединяющими общество и природу в неразрывное целое, в такое единство, где деяния людей вызывают позитивный или негативный отклик буквально всего мироздания.
С древности у разных народов выработались магические приемы для вызова или прекращения осадков, повышения или понижения температуры воздуха, усиления или ослабления ветра, конденсации или рассеивания тумана. В традиционной культуре кочевников Центральной Азии тоже нашлось место для погодной магии. Главной сферой ее применения была война, что неудивительно, учитывая сильную милитаризованность кочевых обществ, где между пастухом и воином практически не было разницы, а также очень слабо развитое земледелие, которое могло бы требовать своевременных осадков и защиты от градобитий. В тюркской среде зародилась и впоследствии стала весьма известна магическая практика ядá, направленная на резкое ухудшение погоды над неприятельским войском. В этих целях использовались особые «камни дождя», достаточно простые манипуляции с которыми могли вызвать дождь, холод и даже снежный буран. Эти камни применяли и тогда, когда каравану или войску требовалось пересечь жаркую пустыню.
В книге принята следующая логика изложения материала. Сначала описывается климат Центральной Азии как он есть, затем – его отражение на материальной и духовной культуре кочевников. Следующие главы посвящены влиянию климатического фактора на политическую историю региона и попыткам людей воздействовать на погоду в военных и мирных целях. Затем излагаются традиционные взгляды номадов на связь между легитимностью верховного правителя и благосостоянием природы и общества. Здесь же предпринимается попытка выяснить, насколько автохтонны эти взгляды для кочевой культуры и что могло быть заимствовано в Китае.
Как и практически любой человек, отмечает Ю.Дробышев, кочевник создает вокруг себя «вторую природу», посредством которой сглаживает негативное воздействие окружающей среды – «первой природы». Это одежда, жилище, предметы быта, оружие и прочие творения человеческих рук. Разводя скот, он гарантирует некоторый запас пищи и получение сырья для изготовления одежды. Однако его зависимость от природных капризов значительно выше, чем у жителя города или даже деревни, он в гораздо большей степени включен в протекающие в природе процессы, и можно без особой натяжки сказать, что он сам – неотъемлемая часть природы. Поэтому в Центральной Азии дикая природа и люди со своими стадами составляли одно целое, и не противопоставлялись друг
другу так жестко, как это свойственно оседлым земледельцам и особенно жителям городов. Окружающий средневекового кочевника мир считался разумным, и адекватно реагировал на вносимые человеком возмущения.
Учение о взаимосвязи высшей власти и природных явлений должно было формироваться одновременно с учением о самой власти. Есть основания предполагать, что в кочевой культуре, в принципе, открытой для инноваций, это происходило под значительным влиянием соседних цивилизаций. Несмотря на многовековые контакты с Китаем, по-видимому, на ранних этапах развития номадизма в Центральной Азии более существенным было воздействие со стороны индоевропейской культурной общности, тем более, что европеоидность прослеживается в антропологическом типе некоторых древних обитателей евразийских степей. В дальнейшем взаимодействие кочевников с народами Западного края, Ирана и Средней Азии не ослабевало.
Наверное, нет необходимости подробно говорить, отмечает автор, о той колоссальной роли, которую сыграли эти земли, по которым пролегали ветви Великого шелкового пути, в передаче идей, технологий, искусства, религий с Запада на Восток и обратно. Надо думать, в этом потоке проникали в Центральную Азию и какие-то отголоски концепций универсальных монархий, в чем-то дополняющие китайские аналоги. В частности, можно достаточно уверенно полагать, что элита древних тюрков была знакома с идеологией позднесасанидского Ирана и, вполне возможно, взяла оттуда на вооружение некоторые принципы легитимации верховной власти.
Известное у кочевников понятие универсальной монархии, мир-империи, кажется калькой с китайского представления о единственном под Небом законном государстве, но было ли оно именно таким, каким мы его знаем сегодня? – ставит вопрос ученый. Мы сравнительно хорошо осведомлены о бесспорно перенасыщенных китайскими идеями «мироустроительных» взглядах монголов имперской эпохи, но гораздо меньше знакомы с идеологией древних тюрков и более ранних кочевников. Более того, если от периода Монгольской империи осталось немало автохтонных свидетельств, то, за вычетом тюркских и уйгурских рунических памятников, при реконструкции более ранних эпох историкам приходится полагаться, прежде всего, на китайские источники, которые в освещении жизни и идеалов кочевых соседей были далеко не всегда беспристрастны. Возможно, поэтому современные историки бывают порою склонны переоценивать роль Поднебесной в становлении имперской идеологии у номадов.
Вместе с тем можно вполне определенно утверждать, что известные в Центральной Азии практики вызывания и прекращения дождя не были импортированы из Китая, где для этих целей с глубокой древности применялись совершенно другие магические методы, чаще всего подразумевающие апелляцию к драконам. Природная среда и климат, как ее неотъемлемая часть, очень резко отличают Центральную Азию от Китая, Ирана, Средней и Передней Азии. В плане материальной культуры отличия между этими странами и регионами также весьма велики, что, конечно же, По-видимому, представления о способности наделенного высшей властью человека воздействовать на стихии и регулировать природные процессы принадлежат к общему архетипическому наследию человечества.
Они обнаруживаются в самых разных уголках земного шара, хотя далеко не всегда становятся широко известными. Центральная Азия – одно из таких мест. Сформировавшаяся здесь «мироустроительная» идеология, которая достигла вершин своего развития в Монгольской империи, фактически ставит в зависимость от великого хана все мироздание. Представляется, что подобные взгляды были неосознанно выработаны как средство поддержания порядка, стабильности и относительной гармонии как внутри человеческих коллективов, так и вовне, между иерархически соподчиненными
коллективами в составе государств и особенно империй, а также обосновали установление баланса между людьми и окружающей средой посредством узаконенного Высшими силами правления. Сама природа от этого только выигрывала, — заключает исследователь.
Следует отметить, что в подобном ракурсе проблема еще никем не рассматривалась, хотя имеются отдельные работы по тем или иным ее аспектам (Т. Д. Скрынникова, А. Молнар). В то же время хотелось бы подчеркнуть, что в монографии Ю.И.Дробышева намеренно опущена тема миграций номадов в связи с климатическими изменениями. Во многом эта тема еще остается спекулятивной, имеющиеся исторические материалы весьма противоречивы, поэтому она заслуживает более тщательного анализа в дальнейшем.
Knysh A. Sufism: a new History of Islamic Mysticism. – Princeton (NJ): Princeton University Press, 2017. – XIV+389 pp.
Ряд исследований в области востоковедения только косвенно затрагивают историю собственно Центральной Азии, хотя без сомнений она имеет прямое отношение к изучаемой области знания. К таковым, несомненно, относится монография Александра Кныша (Мичиганский университет) «Суфизим: новая история исламского мистицизма». Основной идеей автора в данной и предыдущих книгах является мысль, что переживавший в течение многих столетий упадок и забвение суфизм вступает в эпоху возрождения. Не является исключением и региона Центральной Азии. В исторический перспективе автор выделяет среди выдающихся мистиков суфизма выходца из Средней Азии Наяма аль-дин аль-Кубра.
Linduff Katheryn M., Rubinson Karen S. (eds.) How Objects Tell Stories. Essays in Honor of Emma C. Bunker. Inner and Central Asian Art and Archaeology, I. Institute for the Study of the Ancient World, New York University. – Tournhout, Belgium: Brepols, 2018. – 225 pp.
В 2018 году увидел свет коллективный сборник ведущих западных археологов и культурулогов, посвященный памяти Эммы Банкер. В издании подчеркивается роль этой выдающейся исследовательницы – специалистки по искусству и археологии Внутренней и Центральной Азии в изучении древней и средневековой истории Евразии, и красной идеей сквозит ее мысль о том, что евразийский континент являлся в указанные эпохи центральным перекрестком идей, культур и цивилизаций. Сама Э.Банкер внесла неоценимый вклад в исследования по металлогении и искусству по металлу на огромных пространствах Евразии.
Behrens-Abouseif Doris. Practising Diplomacy in the Mamluk Sultanate: Gifts and Material Culture in the Medieval Islamic World. — London; New York: I.B. Tauris, 2016. — XXII + 242 pp.
Исследование Дорис Беренс-Абусеиф «Практическая дипломатия в Мамлюкском Султанате» интересно тем, что привлекает внимание к данному периоду средневековой истории мусульманского мира не только самим фактом, что у власти в султанате стояли мамлюки – в основном выходцы из великих евразийских степей, преимущественно тюрки-кипчаки. На основе детального изучения номенклатуры дипломатических даров мамлюкскому двору автор убеждается, что данный регион (Египет, Левант, Палестина, Сирия) были неотъемлемой частью Шелкового пути, культурно и цивилизационно связанными с Центральной Азией.
Bloom Jonathan M. The Minaret. Edinburgh Studies in Islamic Art. Edinburgh University Press, 2018. – XXIV + 392 pp.
Книга Дж.Блума «Минарет: эдинбургские исследования исламского искусства» (второе, существенно расширенное переиздание работы 1989 г.) доказывает, что Шотландия далеко не является периферией востоковедческого мира. Автор на многочисленных примерах в своем богато иллюстрированном издании показывает, в том числе и на примере среднеазиатских памятников, значение минаретов для развития исламской архитектуры, столько внесшей в мировую культуру.
Monahan Erika. The Merchants of Siberia: Trade in Early Modern Eurasia. – Ithaca and London: Cornell University Press, 2016. – XIV + 410 pp.
Книга Эрики Монахан «Сибирские купцы» рассматривает попытку возродить прежнее значение древних торговых путей Шелкового пути, но на этот раз в обратном направлении – с Запада (от России) на Восток. В данном случае толчком послужило завоевание колоссальных сибирских пространств Московским, затем Российским государством, начиная с конца ХV века. Исследование построено, что вполне объяснимо, в основном на материалах российских архивов. Хотя к слову говоря, много материалов дали бы китайские анналы, источники из Ирана и среднеазиатских эмиратов. Но идея изучить попытку повторного вовлечения Внутренней Евразии в зону общеконтинентальной торговли заслуживает внимания, хотя для советской и постсоветской историографии она уже давно не является такой новой. В любом случае, предмет исследования затрагивает напрямую историю тюркского мира в постмонгольскую эпоху в лице фрагментов Золотой Орды, Сибирского и Казахского ханств, Синьцзяна и Средней Азии.
Франкопан П. Шелковый путь. – М.: Эксмо, 2018. – 688 с. (Frankopan P. The Silk Roads: a New History of the World. – Bloomsbury: Knopf Doubleday, 2015.)
Претендующее на фундаментальность исследование Питера Франкопана (д-р Центра исследования Византии Оксфордского университета) «Шелковый путь» призвано осветить колоссальный период в истории Евразии, Средиземноморья и Африки и всего человечества, охватывающий порядка 2000 лет. Однако фокус книги направлен на историческую роль Внутренней Евразии и ее роль в становление торгово-экономических путей древности и средневековья, и даже шире – великих религий и цивилизаций континента. Недаром подзаголовок работы звучит «Дорога тканей, рабов, идей и религий». Собственно истории Центральной Азии посвящены главы 9 начиная с монгольских завоеваний, частично глава 15 (завоевание Россией Туркестана), глава 16 – т.н. Большая игра. Далее повествование посвящено событиям XIX-XXI веков: создание и крушение глобальных континентальных империй, мировые войны, холодная война, наступление ислама, крушение СССР, становление нового мирового порядка в новом столетии. То есть, монография П.Франкопана претендует ни много, ни мало на то, чтобы заменить собой многотомную Мировую историю, несмотря на свой дилетантский и местами легковесный характер.
Исследования по истории Монголии
Нельзя не обратить внимание на наблюдающийся в последнее время всплеск интереса в мировом востоковедении к монгольской эпохе как историческому и географическому феномену. Основы современного монголоведения, разумеется, были заложены еще в ХХ веке; современная наука не оставляет попыток изучить данный феномен с различных ракурсов. Все это вполне объяснимо, принимая во внимание какое влияние оказали монгольские завоевания, Монгольская империя и ее преемники в лице Золотой Орды, ильханидского Ирана, империи Тимура, юаньского Китая и других эпигонских образований оказали на историю Евразийского континента и населяющих его народов на протяжении нескольких веков.
Монгольский период в истории кочевых цивилизаций является наиболее изученным в мировой историографии, и одновременно это наиболее блестящая эпоха в истории номадов Евразии, которые коллективными усилиями создали невиданную до них по размерам, могуществу и влиянию империю в истории человечества. До сих пор не ослабевает интерес к изучению феномена Монгольской империи, которая стала географическим прообразом других колоссальных по территории образований Евразии. История Казахстана и Центральной Азии естественным образом связана с этим периодом.
В предыдущем обзоре рассматривались такие работы по монголистике как исследования Майкла Попа, Бруно де Никола, Пола Бьюэла и Джека Уэзерфорда. В настоящем обзоре данная традиция продолжается.
Burgan M. Empire of the Mongols. – Chelsea: Chelsea House Publications, 2009. — 160 p.
К числу около научно-популярных изданий по данной тематике следует отнести работу М.Бургана «Империя монголов» (2009). Концептуальная схема, выбранная автором, чрезвычайно проста: Чингисхан создал колоссальное образование от Кореи до Восточной Европы в истории Евразии и всего человечества, контролируемое всего одним семейством. Основным содержанием истории монгольской державы была борьба между номадизмом и оседлыми цивилизациями. Объединенная монголами евразийская держава обеспечила стабильный режим международной торговли, создала новые формы коммуникаций и демонстрировала религиозную толерантность. В плане преемственности военной тактики и стратегии, а также структуры власти автор проводит линию от Чингисхана и Хубилая к Тамерлану и до русских царей.
Jackson P. The Mongols and the West, 1221–1410. – London, New York: Routledge, 2005. – XXXIV+414 pp.
Jackson P. The Mongols and the Islamic World: From Conquest to Conversion. – Ceredigion (Wales, UK) – Llandysul: Gomer Press, 2017. – XX+614 pp.
Не являются исключением и исследования Питера Джексона. Еще в 2005 г. была опубликована его книга « Монголы и Запад: 1221-1410» (т.е. от появления монгольской армии на подступах к Европе до битвы при Танненберге). Основной идеей работы П.Джексона была мысль, что монголы для христианского мира были одновременно и союзниками (спасшими от уничтожения франкские принципаты на Святой земле, христианские посольства и паломников от уничтожения арабами и мамлюками).
Монография указанного ученого «Монголы и исламский мир: от завоевания до конверсии» (2017) продолжает данную тему. Под конверсией автор понимает ассимиляцию завоевателей более развитыми цивилизациями, в данном случае – исламской. Но больше внимания западный ученый уделяет урону, которые принесли монгольские завоевания различным частям исламского мира, включая Иран, Ирак (т.е. Халифат), Турцию, Афганистан, Среднюю Азию (Хорезм) и часть Восточной Европы. Однако, если монголам удалось установить политическое господство, то в культурном плане произошло обратное: принятие ислама и цивилизационно-лингвистическая конвертация.
Lane G.E. Early Mongol Rule in Thirteenth-Century Iran: A Persian Renaissance. – Leiden: Brill, 2003. – XXIV+330 pp.
Lane G. Daily Life in the Mongol Empire. – Greenwood: Greenwood Publishing Group, 2006. – 240 p.
Ранее (2003) данную тему затрагивал Дж.Лэйн в своей работе «Монгольское правление в Иране в XIII веке и персидское возрождение». Автор исходит из того, что т.н. иранское возрождение было длительным процессом, начало которому было положено задолго до монголов в период активизации культурных, политических и языковых контактов персидского ареала с тюркским миром. Дж.Лэйн рассматривает приход к власти Хулагу-хана как отправную точку в процессе спасения от негативных последствий правления его монгольских предшественников-чингизидов и начало «возрождения культурной жизни Иранского плато».
Монгольскую тематику Дж.Лэйн продолжил в монографии «Повседневная жизнь Монгольской империи» (2006). Ученый описывает обычный быт кочевников в юрте на основе анализа традиционного фольклора, их пищевой (в основе мясной) рацион, роль алкоголя, каждодневную одежду и религиозные верования. Следует отметить, что столь отдаленные с историко-хронологической точки зрения сюжеты на стыке с этнографией, базирующиеся на скудных источниках при отсутствии у монголов собственной развитой письменности и исторической культуры, являются крайне редкими в исторической науке.
Nicola B., Мelville Ch. (eds.) The Mongols’ Middle East: Continuity and Transformation in Ilkhanid Iran. – Leiden: Brill, 2016. – 346 p.
Коллективный труд «Монгольский Средний Восток» под редакцией Бруно де Никола и Чарльза Мельвиля (Кембридж, Великобритания) продолжает тему трансформации монгольских завоевателей в покоренном Иране, который в свою очередь также претерпел при монгольских ильханах политико-экономическую трансформацию. Исторический сборник охватывает период 1258-1335 гг. Книга состоит из четырех частей, охватывающих соответственно установление правления ильханов, внутреннюю и внешнюю политику, и наконец – завершение этой главы в истории Ирана. Но отдельные главы посвящены в целом роли монгольского фактора на Среднем и Ближнем Востоке, и шире – для всей средневековой Евразии и отношениям с Китаем.
Onon Urgunge. The Secret History of the Mongols. The Life and Times of Chingghis Khan. — London & New York: Routledge Curzon Press, 2005. — VI+300 pp.
Чингисхан. Сокровенное сказание. – М.: Издательство «Э», 2018. – 480 с.
Основой для любого исторического исследования является источниковедение. Для понимания монгольской эпохи таким источником основного значения остается «Сокровенная история монголов» — хорошо изученное апокрифическое сказание не совсем ясного происхождения. В 2005 г. на Западе оно было издано с исследовательскими комментариями монгольского ученого О.Ургунге. На русском языке переиздание сказания имело место в 2018 г. Издание базировалось на современном переводе текста (В.Минорского и Г.Вернадского), дополненном фрагментами законов (из Ясы) и высказываний (биликов) самого Чингисхана. В приложении представлены извлечения из тюркских (Абул-Гази), персидских (Рашид ад-Дин), китайских и европейских источников (Дж.Карпини и Г.де Рубрук). В настоящий момент это наиболее полное и фундаментально подготовленное издание знаменитого источника на русском языке, которое рекомендуется всем, кто интересуется монгольской тематикой.
Трепавлов В.В. Степные империи Евразии: монголы и татары. 2-е изд. – М.: Квадрига, 2018. – 368 с.
По истечении почти трех десятилетий после распада СССР и, соответственно – единой советской науки и ее идеологии, пути исторических школ в разных постсоветских республиках неизбежным образом расходятся. Национализм как часть идеологии естественным способом занимает место марксизма, работая в пользу формирования национальных государств на их месте. Не являются исключением в данном случае российская и казахстанская историографии.
В этом плане представляет интерес судьба евразийской идее. Если в современной России она служит фундаментом для выстраивания концепции о единстве Евразии в лице Российской империи (которая якобы была в своей непростой истории образцом этнической и религиозной толерантности) и СССР, в котором интернационализм, пусть даже фиктивный и нарочитый, все же являлся основой идеологии, то в Казахстане евразийство апеллирует к концепции Великой Степи, единства тюркского (тюрко-монгольского) мира и вкладу кочевой евразийской цивилизации в мировую историю.
Естественно, что подобными веяниями не могла быть не затронута и область монгольских исследований (включая историю ее составных частей и государств-эпигонов. Однако еще в России, Казахстане и ряде других республик бывшего СССР остается группа ученых-ветеранов, продолжающих работать в парадигме, заданной в советскую эпоху и обусловленную сформированными тогда их мировоззрением, предпочтениями и опытом. К числу таких историков, без всякого сомнения, должен быть отнесен Вадим Винцерович Трепавлов – автор многих монографий по истории половцев, монголов, тюркских и других кочевых народов, а также по истории великих степных империй Евразии.
В 2018 г. была переиздана его монография «Степные империи Евразии: монголы и татары». Она включает три работы, изданные в разные годы. Это исследование о государственном строе Монгольской империи, истории (неизданной) Русского княжества в татаро-монгольсную эпоху и Куликовской битвы и часть «История Татар» (в т.ч. работы по Золотой Орде и Большой Орде).
В своей новой работе замечательный советский историк дополняет и пересматривает ряд устоявшихся представлений на историю кочевой Евразии. Так, частности, он обращается к вопросу о т.н. Вечном Эле (смена династий, но не населения), ставит под вопрос о тотальном доминировании тюрок в домонгольскую эпоху и поднимает вопрос о роли персоязычных племен (алан-асов, племени Ширин) в Монгольской империи, приводит в пример феномен найманов (синтез монгольского и тюркского). Во главу угла ученый ставит тезис о постоянной тенденции к объединению кочевого мира в политическом смысле и параллено существовавшего института атомизированных мелких кочевых хозяйственных коллективов. В.Трепавлов пришел к выводу, что в организации традиционного для кочевников улуса, пребывавшего в своего рода летаргии в периоды между возникновением и исчезновением степных держав, всегда содержался потенциал для превращения его в кочевую империю при наступлении благоприятных условий.
В.Трепавлов уверен, что Монгольская империя, завершив историю великих кочевых держав, довела до совершенства механизм объединения номадов, который до того периодически запускался в действие на протяжении полутора тысячелетий. Он полагает, что при создании Монгольской империи проявилось явление «имериофилии», которое обычно сопровождало формирование молодых империй, т.е. наличие твердого государственного порядка и возможность военной защиты от традиционных противников, а также доступ к огромным ресурсам завоеванных территорий. По его убеждению, феомен «монголофилии» ярко проявился во время первых завоевательных походов добровольным вхождением тюркских народов Южной Сибири и Восточного Туркестана.
Тенденция к объединению Степи после Монгольской империи угасла вместе с уходом кочевничества с мировой исторической арены как политической и военной силы. Исключением стала попытка возрождения империи ойратами (джунгарами, калмыками). Но эта попытка стала наглядной иллюстрацией угасания и ухода номадизма с исторических подмостков Евразии. Последней точкой трехтысячелетней самостоятельной истории номадов В.Трепавлов считает битву под Пекином и разгром монголо-маньчжурской конницы английской артиллерией в ходе второй опиумной войны в 1860 г.
В своей книге автор подвергает критике подход казахстанских историков цветообозначению и взаимному расположению Ак-Орды и Кок-Орды – самостоятельных провинций-крыльев Улуса Джучи, которые утвердились во мнении, что это деление относилось только к Восточной части Улуса (т.е. левому крылу). По его мнению, деление на крылья в ходе развития улуса превратилось в абстракцию, или традицию – простое обозначение ранга племен и их предводителей.
В.Трепавлов поставил в своей монографии четыре основные задачи: 1) показ состояния изученности традиций у номадов и выявление нерешенных проблем; 2) выявление механизма передачи социально-политических и государственных традиций в истории вообще и у кочевников в частности; 3) определение традиционных форм социально-политической жизни и государственного устройства Монгольской империи; 4) выяснение происхождения и источников государственной традиции у монголов. Следует отметить внимательный анализ историографии данной проблематики и обширный массив изучаемых источников.
Автор считает, что государственность средневековых монголов содержала в себе три составляющие: 1) институты собственно монгольского происхождения; 2) традиционные органы и приемы управления, унаследованные от исторических предшественников Монгольской империи; 3) административные учреждения, заимствованные в завоеванных странах. Ученый приходит к выводу, что государственная традиция в империи монголов проявилась в двух направлении: идеологии (оправдании завоеваний) и организации управления (концепция власти, система улусов, престолонаследие). В конечном итоге автор выделяет следующие особенности изучаемого исторического объекта, определившие уникальность монгольского исторического эксперимента: особенности государственной традиции у монголов, этническая прерывность и ослабление кочевого наследия перед мощными местными традициями, что в совокупности предопределило распад, закат и гибель Монгольской державы.
Вторая часть монографии В.Трепавлова посвящена Золотой Орде, которую он характеризует как исторический феномен. Судя по анализу текста автора, уникальность этого государственного образования заключалась в первую очередь в сосуществовании под одной государственной крышей двух цивилизаций – кочевой, тюрко-монгольской и впоследствии – мусульманской, и оседлой – русско-славянской и православной.
Завершает книгу третья часть, освещающая историческое место т.н. Большой Орды (Тахт Эли) – последнего элемента Золотой Орды на юге Восточной Европы (в основном междуречье между Волгой и Днепром), оставшегося после ее распада на различные ханства, орды и юрты. В.Трепавлов изучает государственность, экономику, территорию, этнический состав, политическую историю и международное положение этого локально-временного исторического явления. Он отмечает, прежде всего, скудость имеющихся источников по истории Большой Орды, действуя в результате методом компаративистского анализа. Основную причину заката Большой Орды автор видит в комплексе экономических проблем, обрушившихся на это государственное образование в конце XV столетия. Свою негативную роль сыграли также такие факторы как неудачное военно-политическое соперничество с Ногайской Ордой, провозглашение Крымского ханства, вступление в действие османского фактора и исчезновение поддержки со стороны Тимура после смерти последнего.
В целом В.Трепавлов находит причины гибели орды в ее примитивном политическом устройстве. Таким образом, монография В.Трепавлова, эклектичная в своей основе, оставляет ощущение незавершенности. По-видимому, основные выводы, относящиеся ко всей книге, следует искать в первой части, посвященной Монгольской империи, и распространить их на все остальные кочевые государства-эпигоны, признав историческую неизбежность гибели и исчезновения цивилизации номадов. Что, впрочем, ожидает все существовавшие и существующие формации и формы социально-экономического, политического, географического, этнического, цивилизационного и территориально-геополитического устройства человечества.
Широкорад А.Б. Русь и Орда. – М.: Вече, 2018. – 480 с.
Исследование Александра Широкорада «Русь и Орда» (издано в серии Всемирная история) представляет собой типичный пример синтеза истории и актуальной политологии. Автор, будучи военным историком, почти все 26 глав своей книги посвящает военным кампаниям далекого и недавнего прошлого. Подробно в работе описан ход завоевания Руси татаро-монголами, анализируется роль князя А.Невского и отношения завоеванных русских земель с Ордой. Но постепенно фокус исследования перемещается к крымской проблематике. Поначалу в рамках средневековой истории, а затем вопрос рассматривается с точки зрения роли и военно-стратегического влияния Крыма на историю и международное положение Российской империи в ходе русско-турецких войн. Последние главы монографии показывают роль крымских татар в Гражданской и Великой Отечественной войне. Ряд критиков считает, что автор не ставил целью своей работы критику традиционных столпов российской истории, а создание объективной картины сложных политических процессов, уход от идеологических штампов и замалчивания негативных моментов отечественной истории.
Перенос исторической проблематики на современность А.Широкорадом делается при освещении не только крымско-татарского вопроса и его значения для постсоветской России, но и политики Киева в отношениях с Москвой (по крайней мере, посвященные Украине разделы книги были написаны до 2004 г.. т.к. автор говорит о Л.Кучме как о действующем президенте). Однако уже тогда историк разглядел опасные тенденции в политике украинских властей и эволюции политической жизни в этой республике, предвосхищая кризис 2014 года и возвращение Крыма в состав РФ. Завершает свою книгу ученый призывом не делить на «своих и чужих» тех, кто сражался друг с другом на Калке и Куликовском поле.
Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Издательство «Э», 2017. – 576 с.
К числу переизданных классических трудов следует отнести в первую очередь книгу князя Н.С.Трубецкого «Наследие Чингисхана», одного из основателей евразийской теории (на основе статьи: Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока». — Берлин, 1925. — 60 с.). Автор исходил из того, что для него Чингисхан был не столько завоевателем, а прежде всего великим организатором. Основная мысль евразийского философа сводится к тому, что «Потрясатель Вселенной» выполнил грандиозную историческую задачу по государственному объединению значительной части континента. Сделал он это через объединение Степи, а затем на этой территориально-государственной и военно-материальной основе – всей Внутренней Евразии.
По мнению Н.Трубецкого, «евразийский мир представляет собой замкнутое и законченное географическое, хозяйственное и этническое целое, отличное как от собственно Европы, так и от собственно Азии. Сама природа указывает народам, обитающим на территории Евразии, необходимость объединиться в одно государство и создавать свои национальные культуры в совместной работе друг с другом. Государственное объединение Евразии было впервые осуществлено туранцами в лице Чингисхана, и носителями общеевразийской государственности сначала были туранские кочевники. Затем, в связи с вырождением государственного пафоса этих туранцев и с ростом национально-религиозного подъема русского племени, общеевразийская государственность из рук туранцев перешла к русским, которые сделались ее преемниками и носителями. Россия-Евразия получила полную возможность стать самодовлеющей культурной, политической и экономической областью и развивать своеобразную евразийскую культуру».
Аджи М. Сага о великой степи. – М.: АСТ, 2016. – 601 с.
Другим переизданием является книга Мурада Аджи (Мурад Эскендерович Аджиев – г.ж. 1944-2018 гг.) «Сага о великой степи», в основу которой была положена нашумевшая публикация автора «Без Вечного Синего неба». В отличие от других своих предшественников-евразийцев, М.Аджи ставит во главу угла вклад в историю и культуру Евразии не монголов, а тюрок. Данная идея проходит красной нитью через его известные труды — «Полынь Половецкого поля», «Европа. Тюрки. Великая Степь», «Кипчаки. Древняя история тюрков и Великой Степи», «Кипчаки. Огузы», «Тюрки и мир: сокровенная история» и др. В книгах изложена авторская гипотеза о становлении тюрков как народа на Алтае и о их расселении по Евразии, о жизни и быте народа, о его духовной культуре, о предполагаемых автором следах Великого переселения в Индии и Персии, на Кавказе и Урале, в Византии и Риме, в Европе. Автор пытался показать, как в итоге переселения и освоения новых территорий формировалась страна Дешт-и-Кипчак, территория которой в 1-м тысячелетии предположительно простиралась от Байкала до Атлантики и включала в себя значительную часть территории современной России. Результаты своих изысканий Аджиев изложил в 1994 году в книге «Полынь Половецкого поля: из родословной кумыков, карачаевцев, балкарцев, казаков, казахов, татар, чувашей, якутов, гагаузов, крымских татар, части русских, украинцев и других народов, ведущих своё начало от тюркского (кипчакского) корня и забывших его». По мнению Аджиева, эти народы являются потомками тех, кто начал Великое переселение с Алтая более 2000 лет назад и на протяжении нескольких веков постепенно осваивал и заселял степную зону Евразийского континента.
Согласно альтернативной гипотезе Аджиева, история России начиналась не с IX века, а по крайней мере 2,5 тысячи лет назад, на Алтае. По его мнению, именно там свершились гигантские прорывы в истории человеческой цивилизации. Тюрки (по терминологии Аджиева «степняки») представляли собой не этническую, а религиозную общность, объединённую верой в Тенгри. Цивилизация тюрок-степняков была одной из древнейших и высокоразвитых. Они изобрели новый метод плавки железной руды, что привело к появлению новых орудий труда и технических изобретений, в том числе плуга. Также тюрки изобрели новый вид колесного транспорта — бричку (кибитку), кирпичи, печи и др. Новые технологии и изобретения привели к улучшению жизни, что вызвало мощный демографический взрыв, который, свою очередь, привёл к Великому переселению народов. Часть переселенцев из Алтая освоила территорию нынешней Индии, другая часть основала цивилизации Ближнего и Среднего Востока, вышла в Северную Африку, и только потом была заселена Европа, где до их прихода «был бронзовый век». На месте нынешней России существовало самое мощное в мире государство степняков Дешт-и-Кипчак. Степняки освободили народы Европы от подчинения Риму, познакомили их с технологиями обработки железа, столовыми приборами, новогодней ёлкой, научили строить храмы и монастыри, построили в Европе сотни городов и дорог. Гунны, саксы, бургунды, алеманы и другие народы, по Аджиеву, были тюрками, которые в разных источниках назывались по-разному. Китайская и греко-римская цивилизации попали в зависимость от тюркских ханов, степнякам платили дань Римская империя, Византия, Персия, Китай.
Кроме того, согласно М.Аджи, степняки дали европейцам монотеистическую религию. Согласно Аджиеву, это было тенгрианство, в Европе позднее превратившееся в христианство, а в Индии в разновидность буддизма, махаяну. Тюркский язык стал европейским языком делового общения и сохранял эту функцию до XV—XVI веков. Народ степняков населял территории от Якутии до Альп, а возможно и до Атлантики. Многие из европейских и азиатских народов, таких как болгары, венгры, корейцы, сербы, русские, казаки, украинцы, англичане, французы и другие, по Аджиеву, являются потомками тюрок-степняков, растворившихся среди других народов и забывших свои корни. Государство степняков Дешт-и-Кипчак просуществовало до XVIII века и погибло после походов Петра I, покорившего свободные казацкие земли. «Сага» как бы венчает данную серию изданий, не внося принципиально нового в видении автором этой проблематики.
Карпов А.Ю. Батый. 2-е изд., испр. и доп. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 348 с.
В серии ЖЗЛ была вновь издана дополненная историческая биография А.Карпова «Батый» (2011), носящая явный антимонгольский характер и враждебная фигуре главного персонажа. По мнению автора, личность Батыя занимает особое место даже в ряду других кровавых завоевателей, ибо с его именем связано страшное монгольское нашествие, обрушившееся на Русь в конце 30-х годов XIII века. По силе разрушительного воздействия на ход русской истории оно не имеет себе равных. Это нашествие унесло жизни огромного числа людей, стёрло с лица земли сотни, если не тысячи городов и селений, до основания разрушило экономику страны, свело на нет целые отрасли ремёсел, безвозвратно сгубило бесценные памятники культуры, на два столетия поставив Русь на колени и едва не уничтожив саму русскую государственность.
Рахманалиев Р. Империя тюрков. История великой цивилизации. – М.: РИПОЛ, 2018. – 704 с.
Еще одним переизданием является книга кавалера почетного ордена РАЕН Р.Рахманалиева «Империя тюрков. История великой цивилизации» (2009). Книга рассказывает об истории крупных государственных образований, к которым в той или иной степени можно применить термин «империя». История тюркского мира изложена автором в следующей последовательности: Тюркские народы с X в. до н.э. по V в. н.э.; Империя Атиллы; Великий тюркский каганат. Уйгурский каганат; Тюрки в мусульманском мире; Империя Чингисхана; Империя Амира Темура; Османская империя. Критики обращают внимание на тот факт, что хотя книга и претендует на звание «научного издания», это не более чем обыкновенный учебник истории, хотя и существенно большего объёма. В книге отсутствуют списки библиографии и указателей, неотъемлемых атрибутов научного издания.
Мелехин А.В. (автор сост.). Чингисхан. Пер. с монг. А.В.Мелехина и Г.Б.Ярославцева. – М.: АСТ, 2018. – 320 с.
В серии Библиотеки военной и исторической литературы изданы материалы, относящиеся к эпохе Чингисхана, в том числе включенными текстами «Ясы» и «Билика» (изречений Чингисхана). Приведены также свидетельства современников завоевателя из числа китайских послов-разведчиков и европейских миссионеров. В сборнике можно найти много сведений о военном искусстве монголов, их тактике и стратегии и организационной структуре монгольской армии, целях военной доктрины «единого самодержавия».
Мелехин А.В. Тамерлан. – М.: АСТ, 2019. – 351 с.
В этой же серии А.В.Мелехин продолжил свои исторические изыскания, в книге посвященной Тимуру. В основу книги положены свидетельства его современников — монгольские, персидские, арабские, русские, армянские, грузинские, западноевропейские источники XIII-XV вв., и дополняющие друг друга, его «Автобиография» и «Уложение», т.е. приоритет отдан истории фактов, событий, происшествий жизни Тамерлана и его эпохи.
Институт Богдо-гэгэна в истории Монголии. К 150-летию Богдо-гэгэна Джебцзундамба-хутухты VIII – последнего великого хана монголов. Отв. ред. выпуска С. Л. Кузьмин, О. Батсайхан. – М.: ИВ РАН, 2019. – 484 с.
Завершает монгольскую проблематику следующее издание. В 2019 г. исполняется 150 лет со дня рождения Богдо-гэгэна Джебцзундамба-хутухты VIII – последнего великого хана монголов, заложившего основы современной монгольской государственности. В связи со 150-летием Богдо-гэгэна VIII в Монголии согласно президентскому указу проводится комплекс мероприятий. Издание настоящего российско-монгольского издания приуроченного к этому событию, позволяет расширить и углубить научные знания об институте Богдо-гэгэна в Монголии, окажет позитивное влияние на развитие российско-монгольских отношений, в частности, в области науки. Настоящее издание включает статьи из области истории, политологии, религиоведения и культурологии, связанные с институтом Богдо-гэгэна в Монголии, написанные ведущими специалистами из России, Монголии и других стран.
Современная Монголия официально выводит свою государственность от Богдоханской Монголии, провозгласившей свою независимость от империи Цин в 1911 году и позже подтверждавшей свою независимость от республиканского Китая. Это был исторический выбор монгольского народа, что подтверждено всенародным участием в национально-освободительном движении, референдумом, последующими социологическими опросами и исследованиями. Провозглашение независимости и становление независимой Монголии было бы невозможно без руководства Богдо-гэгэна VIII и его сторонников, а также поддержки России, которая продолжается поныне.
Издание является первым по широте охвата изучаемых проблем, по детальности и фундированности рассматриваемых в нем проблем: истории данной институции; биографии и деятельности Богдо-гэгэна VIII; контактам его и его правительства с государственными и иными структурами России и других стран; новой оценке этой деятельности, преемственности великоханской власти в Монголии; деятельности правительства Богдо-гэгэна VIII; положению различных социально-политических групп Богдоханской Монголии; роли Богдо-гэгэна VIII в движении монголов за независимость;внутреннему и внешнему положению Монголии в период становления независимости; материалам, связанным с Богдо-гэгэном VIII, в архивах, библиотеках и музеях разных стран.
[1] Starr S.F., Cornell S., Norling N. The EU, Central Asia, and the Development of Continental Transport and Trade. – Washington, DC: Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program, 2015. — 64 p. Starr S. Frederick, Cornell Svante E. (eds.), The Long Game on the Silk Road: US and EU Strategy for Central Asia and the Caucasus. – Lanham (MD), Boulder (CO): Rowman & Littlefield, 2018. – 160 p.