На протяжении последних десятилетий казахстанское общество развивалось далеко не изолированно. Фактически, мы пережили ряд радикальных трансформаций совместно не только с другими народами бывшего СССР, но и со многими обществами развитого индустриального Запада.
К таким трансформациям, или правильнее сказать – метаморфозам, относятся грандиозные социальные и системные перемены уклада жизни, экономических моделей, смена мировоззрения, политические эксперименты и геополитические потрясения.
С крушением СССР как социально-политической модели и альтернативы мы пережили не только резкие геополитические трансформации, но и отказ от прежней идентичности. Практически одномоментно был сметен созданный с таким трудом советский средний класс. Огромные ресурсы и сотни миллионов людей, вчерашних граждан мира социализма, оказались в распоряжении мирового финансового капитализма. Возникли новые слои и даже классы собственников.
Параллельно происходила информационная революция, распространение компьютерных технологий, появление Интернета, возникновение мобильной связи как повсеместного явления. Открылись границы, были снесены старые политические барьеры и созданы новые. Произошла валютно-финансовая оккупация огромных экономических пространств. Утвердился феномен международного (исламского) терроризма как особого геополитического явления.
После переформатирования социалистического пространства в 1980-1990-е гг., уже в новом столетии пришла очередь ломки т.н. Большого Ближнего и Среднего Востока. В настоящее время начинается радикальная трансформация европейского пространства.
Поэтому совершенно близоруко утверждать, что Казахстан и население могли развиваться в стороне от данных процессов, которые иногда называют общим термином – глобализация. Казахстан также пережил радикальную трансформацию: исчезли путем исхода целые этнические группы, в основном европейского происхождения. Сельское население в массовом порядке хлынуло в города. Одновременно исчезли малые и средние города, ПГТ (поселки городского типа), привязанные к прежней экономической географии и советской модели развития. Не сразу, но стали меняться географические и транспортные потоки и направления.
Урбанизация приняла уродливые формы: чрезмерный рост отдельных мегаполисов, повальная автомобилизация на фоне деградации общественного транспорта и в целом – общественных институтов.
Но самые далеко идущие последствия имели и имеют место в социальной ткани нашего населения. Одновременно идут смена идентификации («советский»-«казахстанский», или «казахский»), мировоззрения, ценностных установок и так далее. Движущим мотором данных процессов является неизбежная смена поколений. И это есть, наверное, самый решающий фактор трансформации социальной ткани.
Жизнь в эпоху постмодернизма
Философы и социологи утверждают, что мы живем в эпоху постмодернизма. Поэтому правы те, кто утверждают, что в политической игре будущего наибольшие шансы на победу окажутся у тех, кто готов следовать по-прежнему актуальному совету Сократа: «Секрет перемен состоит в том, чтобы сосредоточиться на создании нового, а не на борьбе со старым».
Из основных характеристик постиндустриального общества обычно выделяют четыре. Во-первых, агностицизм – истина условна, это не более чем общепринятое суждение, а не отражение объективной реальности. Во-вторых, прагматизм – единственной неоспоримой ценностью является успех, а успех измеряется исключительно материальными достижениями индивидуумов или групп. В-третьих, эклектизм – для достижения успеха личность и общество произвольно совмещают противоречащие друг другу принципы, стратегии, модели поведения. И, в-четвертых, анархо-демократизм – кумулятивный эффект агностицизма, прагматизма и эклектизма последовательно разрушает легитимность любой социальной и политической иерархии, противопоставляя ей тотально свободную «атомизированную» личность.
Эпоха безраздельного господства постмодернизма в мировой политике – по крайней мере в той форме, в которой он сложился в конце прошлого века – оказалась исторически весьма недолгой. Можно спорить о том, когда именно начался ее закат. Одни наблюдатели полагают переломным 2016 г., а «точками невозврата» считают «Брекзит» и победу Дональда Трампа на выборах в США. Другие отодвигают конец эпохи постмодернизма на два-три года назад, связывая его с началом украинского кризиса и сопутствующим крахом планов строительства «Большой Европы». Третьи уходят еще дальше в прошлое, вспоминая об «арабском пробуждении» 2011 г. как о явлении не только регионального, но и глобального значения. Четвертые ссылаются на финансово-экономический кризис 2008–2009 гг., вернее – на неспособность и нежелание постмодернистской мировой элиты адекватно отреагировать на это потрясение, принести необходимые жертвы на алтарь общих интересов и вывести мировую валютно-финансовую систему на новый уровень управляемости.
Не вдаваясь в дискуссию о датировке, констатируем очевидное: во втором десятилетии XXI века начался ренессанс ряда важных параметров предшествующей постмодернизму эпохи.
Можно выделить, согласно А.Кортунову, четыре базовых характеристики неомодернизма, противостоящие четырем еще недавно общепринятым постмодернистским установкам.
Во-первых, национализм. Национализм тесно связан с убежденностью: центральную роль в мировой политике играют государства. Постмодернистские попытки бросить вызов легитимности иерархии, представив государство в качестве всего лишь одного из игроков мировой политики, решительно отметаются как безответственные и несостоятельные.
Во-вторых, трансакционализм. Трансакционный подход к внешней политике уподобляет взаимодействие с партнерами и оппонентами на международной арене отношениям в бизнесе, когда каждый из участников переговоров старается выторговать для себя максимально выгодные условия будущей сделки. Абстрактные понятия вроде «общих ценностей», «интересов человечества», «мирового общественного мнения», хотя и могут использоваться, но не относятся к числу часто употребляемых, тем более не отражают приоритетов.
В-третьих, «холизм» (целостность). История последних лет недвусмысленно показала, что внешняя политика из раболепной служанки экономики способна в одночасье превратиться в капризную госпожу последней. Имеет место решительный разрыв с постмодернистским универсализмом, повышенное внимание к национальным мифам и открытая или завуалированная заявка на исключительность.
В-четвертых, исторический национализм. В какой степени национализм способен выполнять функцию механизма долговременной социально-политической мобилизации в XXI веке? Ведь процессы глобализации продолжаются, а значит, происходит дальнейшее умножение индивидуальных и групповых идентичностей, нарастание трансграничных миграционных потоков, размывание столь важного для национализма культурно-антропологического единства.
Глобальное сращивание «элит без границ» и растущее недоверие народа к демократически избранным элитам – две главные особенности эпохи, наступившей после 1989-1991 гг. Мировые элиты больше всего похожи друг на друга в вопросах политики и моды. Их символом стал «человек из Давоса». Но глобалистский шик не помог завоевать доверие менее привилегированных граждан своих стран – скорее наоборот. После финансового кризиса 2008 г. народное недоверие к политическим и деловым элитам резко возросло.
Сращивание коммунистической номенклатуры с обществом своих стран было обусловлено невозможностью исхода для этих элит и постоянно присутствовавшим страхом войны. После падения Стены идея о том, что все граждане, независимо от социального статуса или политической роли, находятся в «одной лодке», была вытеснена из народного сознания.
Открытие границ привело к тому, что ранее замкнутые и обособленные правящие круги отдельных стран влились в экстерриториальные мировые элиты, которые концентрируются в урбанистических центрах по всему земному шару. Произошло эмоциональное и культурное сближение национальных элит Востока с зарубежными коллегами, которые стали им во многом ближе, чем собственные сограждане. На смену «вертикальным» национальным связям пришли «горизонтальные». Этот разрыв между западническими кругами и их согражданами стал самым ярким следствием глобализации в посткоммунистических обществах.
Казахстан не стал исключением в этом процессе. С точки зрения непривилегированного большинства, глобализация – не больше чем движение за освобождение богатых. По мере того как пропасть между роскошью и нищетой расширяется, выигравшие от посткоммунистической глобализации все больше изолируются от народных масс, окружая себя сотрудниками частных служб безопасности, частными школами, пансионами и больницами и т.д. Изоляция повышает уровень их физической безопасности и неприкосновенность за счет снижения способности понимать проблемы, с которыми сталкиваются их менее удачливые сограждане.
Геополитические баталии в новых условиях
По мнению ряда западных аналитиков, чтобы нанести поражение Западу, самые непримиримые его враги решили публично и открыто воспроизводить наиболее отвратительные в нравственном отношении аспекты западной культуры и поведения ее представителей. Они делают это не только для того, чтобы противостоять международному и внутреннему давлению и призывам изменить свое общество, но и для того, чтобы лишить легитимности весь либеральный мировой порядок, разоблачив его фундаментальное лицемерие.
Аналогичным образом можно проанализировать нынешнее все более воинственное поведение России за рубежом. Главная задача внешней политики Кремля сегодня – разоблачение мнимого универсализма Запада, за которым скрывается беззастенчивое стремление продвигать геополитические интересы. Самое действенное оружие в этой кампании разоблачения – имитация. Русские утверждают, будто пытаются поступать с Западом лишь так, как тот неоднократно и оскорбительно вел себя по отношению к ним.
Как пишет Стивен Холмс – профессор права Нью-Йоркского университета, Вашингтон включил в «черный список» видных российских деятелей, лишив их возможности въезжать на территорию США. Кремль составил соответствующий список видных американских деятелей, отказав им в праве въезжать в Россию. Американцы и европейцы ликовали по поводу краха Советского Союза, русские теперь празднуют «Брекзит» и возможный распад ЕС. Запад поддерживал НПО либерального толка внутри России, русские же стали финансировать крайне правые и крайне левые партии на Западе, чтобы расшатать НАТО, блокировать программы противоракетной обороны и развертывание американских ракет на территории Европы, ослабить поддержку санкций и подорвать европейское единство. И подобно тому как, с точки зрения Москвы, Запад без зазрения совести лгал России относительно планов расширения НАТО и об атаке на Ливию после получения резолюции ООН, так и Россия беззастенчиво обманывает Запад по поводу своих военных вылазок на Украине.
Перемещение акцента на лицемерную неспособность Запада жить в соответствии со своими стандартами освобождает Кремль от необходимости определить четкую позитивную повестку дня или предложить что-либо вместо того либерального порядка, который пытается уничтожить.
Ирония в том, что агрессивная внешняя политика Москвы сегодня берет на вооружение курс на подражание, который был навязан России после краха коммунизма. Это поразительный пример избирательного подражания, используемого для дискредитации навязанного образца. Зеркальное отображение используется для ослабления духа западных лидеров, разоблачения изъянов демократии, ослабления воли Запада к сопротивлению и особенно для высмеивания самооценки Америки как идеальной политико-экономической системы, которую весь мир должен стремиться воспроизвести.
Альтернативные объяснения неудачных попыток Запада жить по собственным идеалам – такие, как дурное планирование, неспособность довести дело до конца и отсутствие должной координации между западными странами – сознательно затушевываются, чтобы приписать неконструктивные действия Америки умышленной недобросовестности ее политиков. Разоблачение лицемерия означает неявное обвинение противника в злонамеренных планах и действиях и исключает в качестве возможных объяснений наивность, самообман, межведомственные бюрократические разборки или некомпетентность.
Народный бунт против глобализации, подпитываемый раздражением электората против наиболее заметных глобализированных представителей местной элиты, а также попытки России подорвать и ослабить либеральный мировой порядок уходят корнями в понимание Западом событий 1989-1991 гг. Неспособность внешнеполитических элит обеих стран смотреть на мир глазами друг друга слишком глубоко укоренилась в последнюю четверть века. Эта утрата общности и единства в мире как косвенное и потенциально губительное следствие того, что произошло в 1989 г., делает нынешнюю ситуацию крайне опасной и чреватой непредсказуемыми последствиями для человечества.
Иной точки зрения придерживаются российские и другие постсоветские аналитики. Ситуация снова стала благоприятствовать России, считает Сергей Караганов (декан Факультета мировой политики и экономики НИУ ВШЭ). Стабилизировались на приемлемом уровне нефтяные цены. Отступают одна за другой силы, сделавшие ставку на ее поражение, открыто заявлявшие о стремлении «разорвать» ее экономику, «сменить режим» или заставить изменить политику санкциями, «изоляцией» или «стратегическим терпением». В США потерпела поражение глобалистская идеологизированная элита, стремившаяся к реваншистскому восстановлению короткой американской гегемонии, которую она сама и разрушила безумной и некомпетентной политикой «распространения демократии». Она привела к политическим поражениям в Афганистане, Ираке, Ливии, дестабилизации всего Большого Ближнего Востока, обрушению морально-психологических позиций США. В одной за другой европейских странах проигрывают европейские ответвления этой элиты, забывшие ради химеры глобальной победы «демократизма» и «новых европейских ценностей» собственные страны и интересы большинства их граждан. Эти элиты допустили то, что появился риск краха одного из лучших политических изобретений человечества – Европейского союза.
Относительный консерватизм российской внешней политики не помешал Москве начать запоздавший, но решительный поворот на Восток. Четыре века Россия смотрела на свои азиатские владения как на бремя, которое нужно защищать и развивать, или как на тыл в противостоянии с Западом. Теперь Сибирь становится двигателем развития, а Азия – наиболее перспективным направлением внешней политики.
По мнению С.Караганова, удачной оказалась сирийская операция. Все ее цели достигаются. Предотвращен казавшийся почти неминуемым захват террористическими группировками разного толка контроля над всей страной и ее береговой линией, который превратил бы Сирию в Чечню образца 1990-х гг. в квадрате. Перебито немало террористов, особенно выходцев из стран Центральной Азии и в целом бывшего СССР. Остановлена череда «смен режимов», проводившихся Западом в последние два десятилетия, и навязано возвращение к уважению обычных норм международного права и общежития, которые Западом систематически нарушались. Смещено внимание с безысходной на ближайшие годы ситуации вокруг Украины.
Другой российский исследователь-востоковед А.Малашенко задается вопросом: возможно ли сегодня крайнее, милитаризованное, проще – военное противостояние Запада и его оппонентов?
И отвечает: во-первых, мир в принципе непредсказуем. Невозможно наверняка предвидеть.
Во-вторых, изменение климата окажет огромное, если не решающее, влияние на перераспределение ресурсов – земли и воды, на движение народов, развитие цивилизаций и регионов, следовательно, на диалог Запада с востоками. Отсюда вероятность обострения борьбы за пространство.
В-третьих, на мусульманском востоке заявило о себе радикальное религиозно-политическое направление – исламизм. Сам по себе этот феномен не следует считать чем-то исключительным. В основе его лежит стремление к реализации собственной исламской альтернативы, «перестройки» государства и общества на основе исламской традиции. Однако в исламизме сложилось экстремистское крыло, представители которого хотят решить свою задачу в максимально короткие сроки и любой ценой. Экстремисты пользуются определенным пониманием у части мировой мусульманской уммы. Дополнительное уважение вызывает их готовность к самопожертвованию ради достижения своих целей. Готовые принять смерть во имя своих идеалов шахиды являют собой реальную угрозу.
В тисках уходящей модели геоэкономики
Итак, как полагает ряд исследователей, сегодня начинается период смены экономической и политической парадигмы, сопряженный с волатильностью и неопределенностью. Меняется баланс сил, ускоряется процесс передела сфер влияния, а слабеющая система международных институтов не справляется с ростом напряженности.
Мир, возникший после Второй мировой войны, уходит. Его основной характеристикой было господство экономики массового производства, а в нормативном плане – постепенно расширявшегося пространства унификации, которая в идеале предусматривала один доминирующий экономический и политический центр, соответственно один стандарт мышления. Данный процесс зародился на Западе еще в 1950-е гг., но кульминации достиг в эпоху неолиберальной глобализации, восторжествовавшей после распада СССР. Этот подход был по-своему рациональным ответом на хаос войны, автаркию ресурсных окраин и ядерный клинч биполярного времени.
В ближайшие годы мы увидим первые проявления нового глобального социально-технологического устройства, которое изменит правила игры на ключевых рынках, а значит экономическое, политическое и военное соотношение сил. По оценкам, будет сокращаться участие человека в физическом производстве вещей, а вместе с этим и значимость дешевой рабочей силы. Массовый переход к производству, основанному на роботизации, искусственном интеллекте, генной инженерии и аддитивных технологиях, вызовет свертывание глобальных производственных цепочек и возвращение производства в богатые страны-потребители, которые к тому же станут энергонезависимыми. Там сформируется человеческий капитал высокого уровня, финансовые центры, научно-технологическая и индустриальная база для экономики нового типа.
В течение переходного периода глобальная экономика вряд ли сможет поддерживать стабильный рост. Последствиями станут бюджетные дефициты, социальная напряженность, политические кризисы, чехарда правительств и альянсов. Нестабильность только усугубит проблемы миграции, в основе которых – обострение структурной безработицы и рост населения в бедных странах. Под вопросом окажется доминирующая модель капитализма акционеров и позиции глобальной финансовой элиты. Без достаточной покупательной способности населения компании больше не производят роста, но акционеры ждут увеличения доходов. Надувающиеся финансовые пузыри ставят под угрозу всю мировую экономику.
В политическом плане следующие десять лет и для Европы, и для США будут периодом внутреннего переосмысления и политических реформ. На смену поколению холодной войны, воспитанному на принципах атлантизма и центристского консенсуса, придут новые правые и левые. Однако до того, как западные элиты определятся с долгосрочным курсом, вакуум заполнят временщики и популисты-демагоги – только они могут оказаться у власти в такое время.
Китаю предстоит период замедления роста и привыкания к новой глобальной роли. После тридцатилетнего спринта пауза необходима хотя бы для того, чтобы элиты не потеряли связь с реальностью. Однако что бы ни произошло в течение следующего десятилетия, увеличивающийся вес КНР будет создавать проблемы независимо от ее желания – как для ближних, так и для дальних соседей.
Радикальный ислам не победит, но оставит Ближний Восток и Северную Африку перепаханными внутренними и межгосударственными конфликтами, которые выплеснутся далеко за пределы региона. По Центральной Азии он ударит на фоне ухода стареющих лидеров, которые оставляют страны с этническими и социальными конфликтами. Ближнему Востоку вслед за крахом авторитарных светских режимов грозит кризис монархий, которые больше не смогут откупаться от своих народов. Как военная сила радикальный ислам к концу этого периода, скорее всего, выдохнется. Однако почва для экстремизма не иссякнет.
В развивающихся странах безработица спровоцирует гражданские войны и массовую миграцию. Нигде не будет столько проблем, как в Евразии. Здесь сталкиваются интересы США, Японии, Ирана, Саудовской Аравии и трех крупнейших стран БРИКС – Китая, Индии и России. Евразия и в самом деле, как писал Зб.Бжезинский, является главным континентом мира и по населению, и по будущим масштабам экономики. В Евразии происходит быстрая эмансипация крупных игроков, которые раньше оставались на второй линии мировой политики, а теперь выходят на первые роли.
В любом случае, на фоне кризиса западной модели социальных отношений и выхолащивания демократических институтов в остальном мире – от Турции до Китая – укрепляются авторитарные режимы, более приспособленные к управлению в ситуациях кризиса и неопределенности. Идеологически перестройка мира опять идет под лозунгом поиска социальной справедливости, порождая силы, взрывного роста которых никто не ожидал. На социальный имущественный конфликт накладывается растущее противоречие между государством, которое, особенно во время финансовых дефицитов, хочет повысить степень контроля, и индивидуумами, защищающими свои права.
Как утверждают Мануэл Кастелс и Джей Огилви, взаимосвязанный мир все более зависит от «потоков» – информации, людей, денег, природных ресурсов – крови и нервов экономики. Контроль над потоками становится важнее контроля над территориями. Собственниками глобальной инфраструктуры, через которую проходят жизненно важные для планеты потоки, еще с колониальных времен являлись западные страны, а в последние 70 лет – Соединенные Штаты, практически монополизировавшие «экспорт услуг поддержания порядка» мировой торговли и коммуникаций. Подавляющее большинство морских торговых путей, оптоволоконных кабелей, спутниковых коммуникаций, трафика в Интернете, финансовых транзакций и активов находятся под контролем Вашингтона, зависят от воли США и гарантируются их военной мощью.
«Брекзит» показал, что западный, и прежде всего англосаксонский, мир готов «обособляться» и консолидироваться, вступая во все более открытую конкуренцию с новыми полюсами силы. Чтобы сохранить доминирование, Запад всегда пытался и будет пытаться предотвратить формирование альтернативных, неподконтрольных его элитам технологических и финансовых кластеров.
Незападный мир, понимая, что он может попасть в еще большую зависимость от иностранных денег и технологий, должен будет сделать выбор – принять такую зависимость либо начать серьезно инвестировать в свой суверенитет, в собственные возможности производить и распределять информацию, руководить энергетическими, транспортными и финансовыми потоками, эмитировать резервные валюты, регулировать споры и оценивать кредитоспособность. Возникнет потребность создания альтернативной, параллельной, независимой глобальной инфраструктуры, которая позволила бы незападному миру на равных вести конкуренцию – финансовую, информационную, логистическую. Нельзя допустить, чтобы системы, от которых зависит нормальное функционирование мировой экономики, использовались как орудие давления и нечестной конкуренции.
К новой геополитической и геоэкономической модели
Это в полной мере относится и к Казахстану как части постсоветского мира. Его союзник – Россия зажата между центрами силы с запада и востока. Она достаточно самостоятельна и своеобразна, чтобы согласиться на подчиненное положение, но и слишком малонаселена, чтобы конкурировать в одиночку. Как утверждают геополитики, Россия больше не восток Европы, она – север Большой Евразии. Это в полной мере относится и к Казахстану.
Для России как отдельно взятой державы поддержание сдерживающего потенциала может показаться экономически нецелесообразным. Однако если предположить, что этот потенциал будет обеспечивать суверенитет и независимость большей части незападного мира, в том числе Евразии, то возникает иная картина. Произойдет оптимизация компетенций членов ШОС – России, Китая, Казахстана и стран ЦА, Индии и других – на континентальном уровне. Россия дополнит возможности партнеров в сферах экономической и геостратегической безопасности, устранив их зависимость от морских коммуникаций и заморских энергетических и прочих ресурсов. Россия вместе с КНР станет менее привязана к западной финансовой системе. Китай умеет дешево и эффективно вести строительство и обеспечивать массовое производство.
Россия и ее ближайшие союзники в лице РК могут стать поставщиком высокотехнологичных систем, обеспечивающих информационную и инфраструктурную независимость и безопасность. В этот блок входят защита территорий стран Евразии и обеспечение миротворческих и спасательных функций, гарантии трансконтинентальных транзитных путей, идущих через свою суверенную территорию, создание систем связи и мониторинга нового поколения. Сейчас, однако, мир стремительно меняется, и чтобы преуспеть в нем, стране нужны уверенность в себе и способность предлагать остальным позитивную программу действий.
Несколько лет назад США предлагали Китаю проект «Кимерика». Вашингтон ожидал от Пекина согласия на игру вслепую – сначала договориться о стратегическом альянсе, а потом исходить из этой догмы при действиях в конкретной ситуации (то есть от общего к частному). Сотрудничество же России и Китая в Центральной Азии носит характер ad hoc, при этом далеко не факт, что оно перерастет в стратегическое партнерство, то есть страны будут выступать партнерами в других сферах и точках мира.
Знаменитый геополитик Збигнев Бжезинский недавно писал: идеальным геополитическим ответом стали бы тройственные отношения между США, Китаем и Россией. В этом контексте у России не будет другого выбора, как только принять реальность и необходимость улучшения отношений как с Китаем, так и с Соединенными Штатами. По мере усугубления неопределенности с потенциально разрушительными последствиями для всех трех крупных ядерных держав время размышлять о том, что могло бы случиться и все еще может произойти.
В этом контексте Китаю пора задуматься, сможет ли он позволить себе избежать ответственности за то, что происходит в соседних странах. Могло бы это угрожать интересам Китая и подтолкнуть его к чрезмерно тесной военной связи с Россией, которая чревата угрозой их совместного противостояния США?
Будет ли Россия пользоваться большим уважением в мире, где три самые могущественные в военном отношении государства (Америка, Китай, Россия) углубят сотрудничество в вопросах, касающихся безопасности на Ближнем Востоке в краткосрочной перспективе? А в более длительной перспективе – в Восточном Тихоокеанском регионе, где амбиции Китая пока пребывают в сонном состоянии, хотя в будущем они могут быстро проснуться.
Следует отметить, что из крупных стран именно Китай является носителем нового подхода к конструированию международных отношений и практик. Страна, несмотря на серьезный экономический и растущий политический вес, а также обращенные на нее взгляды всего мира, не стремится выстраивать устойчивые блоки, предпочитая ситуативные двусторонние альянсы, что минимизирует издержки и обеспечивает успешность китайской экспансии. Эту стратегию условно можно назвать «капиллярной», основанной на точечном проникновении, в отличие от «фронтальной», которая присуща западной внешнеполитической традиции и которая исходит из раздела сфер влияния с географической точки зрения.
К важным мировым игрокам следует отнести транснациональные корпорации. Сейчас последние находятся в принципиально иной ситуации, чем 10-20 лет назад. Раньше они в целом были продолжением национальных государств, постепенно приватизируя их функции. Сейчас же, как ни парадоксально, на фоне ренационализации международной политики ТНК оказались в свободном плавании. А нарастающий бунт населения против элит, в адрес которых выдвигаются обоснованные обвинения в номадизации и «отрыве от корней», еще больше обособил корпорации.
Как заключает Павел Салин (директор Центра политологических исследований Финансового университета при правительстве РФ), несмотря на кризис глобалистского проекта и ренационализацию мировой политики, возврат в XX век невозможен. Существовавшее «панно» из-за эрозии скрепляющего его «цемента» в виде идеологии, основанной на позитивном примере, рассыпалось, при этом сами элементы мозаики никуда не делись.
Кризис мировых элит
Похоже, что в 2016 г. население богатых и не очень богатых стран бросило вызов элитам. В небогатых государствах недовольство и разочарование в своих лидерах вполне объяснимо. Новым и необычным является то, что раздражены и разочарованы граждане и богатых стран.
Наиболее яркий пример – решение Великобритании о выходе из ЕС. Примечательно, что наиболее активно за выход голосовали Уэльс и бедные общины Англии, которые больше других выгадывали от субсидий Евросоюза. С этими средствами придется расстаться, если и когда Великобритания покинет ЕС.
Представляют ли новые левые и правые реальную угрозу для власти элит? Являются ли они признаком радикальных изменений? Протестующие против существующего порядка левые и правые говорят о глубоком недовольстве нынешним курсом, политиками и институтами. Основные расхождения между левыми и правыми касаются источников политической коррупции, причин снижения качества жизни широких слоев населения и путей решения социальных проблем.
Левые партии и политики обращают внимание на методику, с помощью которой ТНК, прежде всего гигантские финансовые компании, узурпировали право решать вопрос о распределении богатств и ресурсов. Безусловно, дерегулирование и глобализация производства и торговли в результате ослабления государственного контроля по-разному сказывается на различных социальных группах и регионах. В доходах больше всех потеряли промышленные рабочие, не состоящие в профсоюзах работники сектора услуг и граждане, проживающие за пределами крупных городов.
Как левые, так и правые партии критикуют торговые соглашения и набирающие силу международные организации, в частности МВФ и ВТО. Когда-то марксисты и левые партии немарксистского толка полагали, что правительства действуют в интересах капитала, но государство может заставить их действовать в интересах трудящихся в результате революции или победы на выборах. В наши дни левые утверждают, что всем управляют международные организации, а богатые суть лишь пассивные выгодополучатели от политики глобализации.
Есть два фактора, свидетельствующие, что нынешний всплеск правого и левого популизма вряд ли пойдет на убыль, считает Ричард Лахман – профессор социологии Университета штата Нью-Йорк.
Во-первых, неолиберализм по-прежнему является идеологией элит и подконтрольных им правительств. А неолиберализм может привести к новым финансовым кризисам, которые поднимут очередную волну гнева и заставят массы искать решение не только на почве расовой принадлежности, но и путем системных преобразований под руководством левых сил.
Во-вторых, экологические кризисы могут спровоцировать миграцию из государств, где ощущается нехватка пресной воды, стран, подверженных засухе и наводнениям или не имеющих возможности производить продовольственные товары в связи с изменением климата.
Движение против миграции разворачивается под националистическими лозунгами. Таким образом, экологические беженцы окажутся причиной подъема национализма в принимающих странах. Политики-националисты станут максимально активно использовать антииммигрантские настроения. Со временем их сторонники потребуют перекрыть приток иммигрантов.
В то же время правительствам придется обеспечить контроль над ресурсами за рубежом, охрану собственного достояния за счет иностранцев и принять меры для смягчения последствий, в частности связанные с затоплением прибрежных областей, засухой и другими катастрофическими погодными явлениями.
С другой стороны, на будущих выборах могут победить левые, которые готовы вступить в конфликт с элитами и имеют четкий план реализации социальных и государственных программ. Если (где и когда) левые придут к власти, элитам придется платить повышенные налоги и выплачивать более высокие зарплаты. Но они будут все так же пользоваться привилегиями в рамках либерально-демократических режимов и пребывать в уверенности, что их потомки защищены от последствий экологических катастроф.
Что может произойти с казахстанским социумом
Как отмечалось выше, казахстанский социум переживает в последние десятилетия драматические изменения. Прежняя советская система образования практически разрушена, в первую очередь в сегменте профессионально-технической подготовки. Только недавно мы стали осознавать катастрофические последствия этого явления. Аналогичной остается ситуация с инженерным корпусом, без которого невозможно проведение промышленной модернизации, которая провозглашена целью официальной политики в последнее время.
Но данная ситуация имеет и другую сторону. Одновременно с указанным процессом разрушения наблюдался взрывной рост числа вузов и обучающихся в них студентов. Новая постсоветская система образования начала штамповать в огромном количестве юристов и финансистов, призванных обслуживать новую экономику и новую элиты, тесно связанную с мировой финансовой олигархией – «корпорократией», пользуясь термином известного аналитика А.Фурсова. Естественно, что данное явление характерно не только для Казахстана, но и для большинства бывших советских (и социалистических) стран.
Как ни удивительно, параллели, причины и возможные последствия следует искать в недавней американской истории. Ярким показателем является перепроизводство дипломированных юристов. По данным Американской ассоциации юристов, с середины 1970-х гг. до 2011 г. число представителей этой профессии утроилось – с 400 тыс. до 1,2 миллиона. Между тем население страны за этот же период выросло только на 45%. По недавним оценкам, квалификационный экзамен на присвоение статуса адвоката проходит в два раза больше выпускников юридических факультетов, чем фактическое число вакансий на рынке труда. Иными словами, каждый год выпускаются 25 тыс. невостребованных юристов, значительная часть которых сидит в долгах. Многие из них поступали на юридический в надежде заняться политикой и присоединиться к политической элите.
Перепроизводство элиты в целом приводит к обострению конкуренции внутри нее, что постепенно подрывает дух сотрудничества; за этим следует идеологическая поляризация и раздробление политического класса. Это происходит потому, что чем больше людей соперничает за попадание в высшее сословие, тем больше проигравших. Множество карьеристов и кандидатов на присоединение к элите, часто высокообразованных, богатых и способных, не получают доступа к соответствующим должностям. Отчаявшиеся выпускники юридических факультетов, а также богатые неудачники с политическими амбициями становятся угрозой для политической стабильности общества.
Существует третий фактор, влияющий на стабильность крупных обществ в рамках структурно-демографической теории (помимо обнищания народа и перепроизводства элиты): ухудшающееся финансовое здоровье государства. Однако различные структурно-демографические обстоятельства со временем становятся все более серьезными причинами растущей нестабильности. Сначала начинается обнищание народа; затем, с некоторым запозданием, происходит перепроизводство элиты, и, наконец, сочетание этих двух факторов подрывает финансовое здоровье государства.
Как отмечает Питер Турчин (профессор департамента экологии и эволюционной биологии Университета Коннектикута), рост числа немотивированных массовых убийств (НМУ) в Америке в последние несколько десятилетий – индикатор того, что нечто вокруг нас меняется к худшему. Главная особенность террористического насилия состоит в том, что оно умышленно неизбирательно, хаотично – мишенью становится не конкретная личность или конкретные люди, но любой, кто принадлежит к данной группе (или даже всему обществу). «Неразборчивость», «бессмысленность» или «хаотичность» такого насилия проистекают из принципа социальной подмены, как называют его социологи.
США находятся в центре массовой эпидемии терроризма, масштабы и причины которой плохо изучены и поняты. Данный автор полагает, что эпидемия НМУ – внешнее отражение ряда негативных, долговременных тенденций в американском обществе. Главный вопрос: почему число подобных терактов резко возросло в течение последних пяти десятилетий.
Ответ дает клиодинамика – новая междисциплинарная наука, позволяющая по-новому взглянуть на историю. Клиодинамические исследования показывают, что все общества, организованные как государства, переживают периодические волны нарастающего политического насилия, достигающие кульминации в крахе государственной власти, революции или гражданской войне.
В построенной ученым модели сложное человеческое общество представлено в виде динамической системы с тремя подразделами: общее население (неэлиты), элиты и государство.
П.Турчин употребляет термин «элиты» в нейтральном социологическом значении «власти предержащие». Это лишь небольшая часть общества (обычно 1–2%), сконцентрировавшая в своих руках основную власть в обществе, которая проявляется как минимум в четырех формах: военная (принудительная), экономическая, административная и идеологическая.
В США традиционно преобладают экономические элиты. Таким образом, в первом приближении американские элиты можно рассматривать как обладателей богатства. Однако не существует четкой границы, отделяющей элиты от неэлит (в нашем историческом анализе мы часто подразделяем все элиты на подкатегории, такие как магнаты, элиты среднего уровня и элиты нижнего уровня).
Фундаментальной силой в структурно-демографической модели является баланс между предложением рабочей силы и спросом на нее. В течение последних 50 лет предложение рабочей силы в США росло гораздо быстрее спроса. Это объясняется несколькими факторами, сработавшими одновременно: рост населения (особенно в период бэби-бума), приток иммигрантов (с 1965 по 2015 гг. процент иностранцев среди рабочих Америки вырос с 5% до 16%) и массовый выход женщин на рынок труда.
С точки зрения спроса самыми важными были два фактора: перемещение американских рабочих мест за рубеж, что находит отражение в торговом балансе (последним годом положительного торгового баланса был 1975-й) и, в последнее время, потеря рабочих мест в силу технологического прогресса (автоматизация и роботизация).
Примечательно, что средний рост американцев, быстро увеличивавшийся в течение большей части XX века, прекратил увеличиваться после 1975 г. Еще больше поражает недавнее снижение ожидаемой продолжительности жизни среди некоторых сегментов населения. Такие явления, как расхождение производительности труда с уровнем зарплат, увеличивающееся неравенство доходов, а также не растущее или даже снижающееся благосостояние большинства американцев, отмечаются и обсуждаются социологами и политологами (хотя большинство из них склонны сосредотачиваться на одном срезе проблемы и не оценивают взаимосвязь этих явлений).
Большинство экспертов, однако, упускают из виду ключевую роль «перепроизводства элиты» и конкуренцию внутри элиты, вызывающую волны политического насилия – как в исторических обществах, так и в нашем, современном. Перепроизводство элиты – еще одно следствие закона предложения и спроса. Элиты (как в аграрном, так и в капиталистическом обществе) – это потребители рабочей силы. Низкая оплата труда приводит не только к снижению уровня жизни большого сегмента населения (сотрудников, особенно рабочих с низкой квалификацией), но также к благоприятной экономической конъюнктуре для элит (конкретнее, для экономических элит – работодателей).
Но у этой динамики есть несколько негативных последствий, которые будут постепенно нарастать на протяжении жизни одного поколения.
Во-первых, элиты привыкают к более высоким уровням потребления. Помимо этого, конкуренция за социальный статус и положение подстегивает «показное потребление» (покупку вещей, сигнализирующих о высоком социальном статусе). Таким образом, минимальный уровень ресурсов, необходимых для поддержания элитного статуса, все время растет.
Во-вторых, численность элит увеличивается по отношению к остальному населению. Благоприятная экономическая конъюнктура для работодателей позволяет немалому числу умных, трудолюбивых или просто удачливых людей накопить капитал, а затем попытаться перевести его в социальный статус. В итоге движение вверх и пополнение рядов элиты значительно превосходит движение вниз.
В-третьих, родственные процессы снижения уровня жизни простых людей и повышения уровня потребления элит усиливают экономическое неравенство и вызывают недовольство у бедных (и все более обездоленных и бесправных) граждан.
Вследствие растущего аппетита и численности элит увеличивается потребляемая ими доля общего экономического пирога. В какой-то момент появляется слишком много людей, стремящихся влиться в ряды элиты и занять немногочисленные высшие посты в политике и экономике.
Перепроизводство элиты – это термин СДТ, означающий дисбаланс между предложением элитных постов и спросом на них. Перепроизводство элит приводит к усиливающейся внутренней конкуренции. Она будет особенно острой за посты в правительстве, число которых остается по сути неизменным, особенно на высшем уровне.
Следовательно, теория позволяет сделать следующее обобщение: избыточное предложение рабочей силы должно вести как к падению уровня жизни рабочих, так и к перепроизводству элиты (с задержкой во времени). В свою очередь, эти факторы подрывают стабильность и силу государства и в конце концов вызывают волну длительной и интенсивной социально-политической нестабильности.
Хотя быстрый рост населения – один из самых важных предвестников волн нестабильности (и главный фактор нестабильности в аграрных обществах, не переживших модернизацию), важно подчеркнуть, что структурно-демографическая теория – это не просто мальтузианская модель. Рост населения вызывает политическое насилие опосредованно, через социальные структуры – прежде всего через отношения между элитами и остальным населением, внутри элит и между элитами и государством.
Корни нынешней непростой ситуации в Америке уходят в 1970-е гг., когда заработная плата перестала поспевать за ростом производительности труда. Корни наших проблем очевидны – это 1990-е гг. Если обобщить экономическую, социальную и политическую динамику в США с позиций структурно-демографической теории, мы увидим, что в течение нескольких последних десятилетий росло социальное давление, приводящее к нестабильности.
Эпидемия НМУ – внешний индикатор этих глубоких структурных сдвигов. Таким образом, терроризм сегодня является единственной возможностью выплеснуть нарастающее социальное напряжение, чреватое внутренним политическим насилием.
За этими изменениями в обществе стоят две фундаментальные силы, две структурно-демографические тенденции: обнищание народа и перепроизводство элиты. Первая связана с ухудшением условий труда; вторая – с растущим социальным давлением на университетский кампус и начальную школу. Давайте помнить, что все начинается с обнищания народа, после чего происходит перепроизводство элиты.
Конечно, Казахстан пока далек от подобных американских реалий (если приведенные аналитические выкладки соответствуют действительности), но тенденция может повториться, о чем нельзя забывать патриотически настроенным политикам.