Среди последних изданий, посвященных Центральной Азии, появился ряд публикаций, которые сложно охарактеризовать – являются ли они работами политологического (публицистического) характера или их можно отнести к жанру исторических исследований. Имеется в виду ряд изданий, выпущенных в серии программы по изучению Шелкового пути под эгидой Института Центральной Азии и Кавказа (Университет Джонса Хопкинса, Вашингтон) и под руководством широко известного специалиста по нашему региону – проф. Ф.Старра. Речь идет об исследованиях, посвященных трагическим событиям 2005 года в Андижане (Узбекистан) и 2010 года в Оше (Киргизстан).
Hartman J. W. The May 2005 Andijan Uprising: What We Know. Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program. – Washington, D.C.: Johns Hopkins University, 2016. – 65 p.
Джефри Хартман, который служил военным атташе США в Ташкенте в 2007-2009 гг., опубликовал работу «Андижанское восстание в мае 2005 г.: что мы знаем», в которой поставлена цель осветить неизвестные или малоизвестные детали и трактовки событий тех дней и ответить на центральный вопрос: было ли происшедшее восстанием (или мирным протестом) на самом деле или нет.
Напомним вкратце канву событий. В ночь с 12 на 13 мая 2005 г. вооруженные члены полурелигиозной-полупредпринимательской организации «Акромийя» с оружием, захваченным со складов МВД и из армейских запасов, атаковали городскую тюрьму, где содержались их единомышленники по Акромийи», а также ряд других объектов, включая здание областной администрации, с целью освобождения членов своей организации. Как пишет автор, они ожидали начала восстания по всей республике. Но эта попытка была жестоко подавлена властями. Погибло – помимо повстанцев – большое количество гражданских лиц.
Официальный Ташкент утверждал, что мятежники, которые были объявлены террористами, стремились (при поддержке неких сил извне) к свержению государственного строя в стране, что оправдывает жесткость при подавлении сопротивления. Кроме того, наблюдались серьезные противоречия в количестве погибших, озвученном правительством РУ, и информацией, тиражируемой западными масс-медиа. Дж.Хартман поставил целью раскрыть истинные масштабы трагедии.
Дж.Хартман подчеркивает тот факт, что г.Андижан и область в целом еще с советских времен славились не только своей религиозностью, но и толерантностью: здесь мирно сосуществовали представители самых различных направлений в исламе. Однако в начале 1990 х гг. окрестности Намангана попали под контроль экстремистов-ваххабитов. Свою деструктивную роль в подготовке андижанской трагедии сыграла и организация «Хизб-ут-Тахрир», считает автор. Он, как и другие западные и некоторые российские наблюдатели, обращается к версии событий, согласно которой среди причин ареста акромистов, а следовательно и нападения, доминировали не религиозные мотивы, а протест против действий местного хакима, который в своих интересах арестовал конкурентов.
Затем исследователь детально описывает ход событий, пытаясь хронологически точно воспроизвести действия и перемещения повстанцев. Апофеозом мятежа стало утро 13 мая, когда толпы людей собрались на площади Бабура, скандируя «Аллах Акбар». Автор отмечает, что мятежники захватили заложников из числа сотрудников МВД и государственных чиновников. Некоторых из них они застрелили или забили насмерть. Далее, автор описывает многочасовое стояние на площади, провал переговоров, и анализирует видеосъемки, в которых отражены детали расправы над митингующими.
Автор пишет, что после андижанских событий российские и западные СМИ, правозащитные организации и вслед за ними западные правительственные структуры утверждали, что жертв было от 500 до 1500 чел. Узбекские власти опубликовали в ноябре поименный список погибших в 211 чел., в т.ч. 43 военнослужащих, около 40 мятежников. Ранее в июне-июле назывались меньшие данные (173, 189 чел.). Делая свои выводы из анализа событий в Андижане, Дж.Хартман заключает, что случившееся не было резней со стороны армии и МВД против безоружных и беззащитных людей, как это утверждает «Human Rights Watch» и другие западные правозащитные организации. Невооруженных гражданских поставили на грань риска как официальные силовые ведомства, так и сами «Братья-акромисты».
Очевидно, заключает автор, это был вооруженный мятеж. Официальная власть слишком медленно реагировала, долгое время не могла установить полный контроль над событиями и прибегла при подавлении к помощи не профессионалов, а плохо подготовленных солдат. В этом кроются причины массовой гибели гражданских лиц, считает полковник Дж.Хартман, проведший фактически в течение 10 лет собственное детальное расследование.
Daly J.C. K. Rush to Judgment: Western Media and the 2005 Andijan Violence. – Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program. – Washington, D.C.: Johns Hopkins University, 2016. – 82 p.
Эту тему продолжает работа Дж.Дейли «Поспешное осуждение: западные СМИ о событиях 2005 года в Андижане». Британский исследователь является постоянным комментатором на CNN, популярных радиоканалах и в некоторых известных газетных изданиях, а также приглашенным экспертом в ряде аналитических структур.
Дж.Дейли исходит из того, что слишком быстрая реакция западных СМИ, ведомая правозащитными организациями, которая оперативно и глубоко повлияла на формирование в общественном мнении Запада оценок этих событий, имела самые серьезные последствия, причем негативного характера. Автор считает, что они фактически нанесли непоправимый ущерб американо-узбекскому стратегическому сотрудничеству и привели к длительной изоляции Ташкента от Запада, его сближению с Москвой и Пекином и усилению исламистской угрозы в регионе.
Во вступительном разделе Дж.Дейли излагает свою версию случившегося, мало отличающуюся от общепринятой официальной хронологии событий. Затем исследователь переходит к анализу сообщений западных масс-медиа за 12-13 мая 2005 г. В этой главе автор выделяет следующие сюжеты: первый доклад с оценками СМИ при правительстве США с официальными оценками событий, вопрос о создании комиссии по расследованию, инициализация неправительственной реакции по Андижану, официальная реакция США и вовлечение конгрессменов в процесс расследования. Собственно говоря, считает автор, это и была та схема, по которой раскручивалась спираль пропаганды против действия официального Ташкента.
Во второй главе подробно освещается столкновение официальной узбекской интерпретации событий с оценками, навязываемыми поборниками прав человека и возобладавшими в конце концов на Западе.
В третьей главе исследователь рассматривает эволюция оценок андижанских событий с 2006 года по 2015-й. На положительный для Ташкента характер эволюции повлиял ряд расследований и докладов, особенно автор выделяет расследование, проведенное Ширин Акинер в мае 2005 г. сразу же после этих трагических событий (опубликован в серии изданий Института Центральной Азии и Кавказа в 2006 г.). В свою очередь Ш.Акинер, которая приняла сторону официальной версии, превратилась для правозащитников в мишень для обвинений. Ей ставили в упрек, что она своим докладом льет воду на мельницу каримовской пропаганды; в частности об этом заявлял К.Мюррей (бывший посол Соединенного Королевства в РУ).
В качестве ответной меры на острую критику со стороны западных НПО узбекские власти пошли на массовое закрытие их представительств на территории республики. Но результат их деятельности по насаждению односторонних оценок андижанских событий был налицо: в прессе и политологических изданиях Запада на андижанских событиях укрепились ярлыки «резня» и «узбекский Тяньаньмэнь».
Как считает Дж.Дейли, основной смысл дискуссий по оценкам андижанский событий сводился в течение десяти прошедших лет к выяснению точного или приблизительного числа жертв. Диапазон оценок чрезвычайно широк: 187 чел. (официальные данные), 745 чел. (Азад Дехканлар), 1500 чел. (информация бывшего офицера СНБ И.Якубова), 20 тыс. чел. (Хизб-ут-Тахрир).
Основной вывод, к которому пришел исследователь, сводится к следующему: андижанские события были, бесспорно, ужасной трагедией вне зависимости от реального количества погибших. В отношении поведения властей и применения ими силы можно найти как осуждающие, так и оправдывающие аргументы. Но суть борьбы, развернувшейся на протяжении более чем десятилетия вокруг интерпретации этих событий, отражала «тектоническое столкновение» двух позиций: с одной стороны, полное осуждение Ташкента Западом, который оказался в ловушке, созданной правозащитными организациями, собственными стереотипами и своей негибкой политикой, а с другой – тотальное отрицание какой-либо вины руководством Узбекистана, апеллирующего к необходимости борьбы против вооруженных исламистов любой ценой.
В финале исследования Дж.Дейли приводит цитату из работы узбекского оппозиционера и правозащитника А.Полата (движение «Бирлик»), смысл которой состоит в том, чтобы и Вашингтон, и Ташкент, руководствуясь задачами борьбы против терроризма, обнародовали свои данные, которые могли бы пролить свет на истинную подоплеку и масштаб событий.
От себя добавим, что ни американская, ни узбекская сторона никогда не затрагивали суть вопроса в публичных дискуссиях: кто, как и когда подготовил и забросил в Андижан группу вооруженных боевиков-профессионалов, спровоцировавшую вооруженный и гражданский мятеж в городе. Существовала обрывочная информация (со ссылкой на радиостанцию «Немецкая волна»), что якобы в целях организации данной операции в конце марта 2005 г. имела место встреча представителей пакистанской разведки, западных спецслужб и руководства ИДУ в Пешаваре. Конечной целью этой операции было бы полномасштабное восстание в Ферганской долине, которое могло бы охватить весь Узбекистан. Но в дальнейшем данная версия больше не фигурировала на политическом поле.
В связи с кончиной президента РУ И.Каримова можно высказать предположение, что тем самым открывается новая глава в постсоветской истории Узбекистана. Это касается и отношений Ташкента с Западом. Скорее всего, андижанская трагедия, как раздражающий фактор, уйдет с повестки дня этих отношений. Таким образом, правду об этих событиях до конца мы так и не узнаем.
Akiner Sh. Kyrgyzstan 2010: Conflict and Context. – Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program. – Washington, D.C.: Johns Hopkins University, 2016. – 142 p.
Центральная фигура в расследовании по свежим следам андижанских событий, известная исследовательница Центральной Азии Ширин Акинер, которую западный истеблишмент фактически обвинил в оправдании действия официального Ташкента, на этот раз решила обратиться к событиям 2010 года в Киргизии в своей новой работе – «Киргизстан 2010: конфликт и контекст». Это сложное многоплановое исследование, которое рассматривает события 2010 года в контексте назревших к этому времени в Киргизии комплекса проблем.
В первой части работы Ш.Акинер анализирует все составляющие компоненты будущего кризиса – социально-экономические, упадок системы управления, провал экономических реформ, криминальные и коррупционные, рост исламского радикализма в республике, эрозию гражданской идентичности, регионализацию страны по линии Север-Юг.
В отдельную группу проблем автор выделяет конфликтные точки: Ош (1990 г.), Баткен (1999-2000 гг.), Аксы (2002 г.), Джалал-Абад (2005 г.). Здесь же исследовательница определяет геополитические тенденции, способствовавшие обострению внутриполитической ситуации, которые были связаны с такими державами как РФ, США, КНР и Узбекистан. К этой группе проблем примыкает борьба вокруг закрытия военной базы Манас.
Во второй части, посвященной непосредственно конфликту, автор хронологически (с апреля по июнь) рассматривает его траекторию – от публичного недовольства через протесты к смертельным столкновениям. В отдельный раздел исследовательница помещает такие вопросы как реакция внешних игроков, оказание гуманитарной помощи Киргизстану, эвакуация иностранцев, действия региональных организаций, стратегических партнеров и соседей по региону и т.д.
Третья часть книги носит теоретико-аналитический характер и посвящена анализу всех версий происшедшего, включая конспирологические теории. Имеются в виду версия о том, что причиной «наждачной революции» стало скрытое соперничество между великими державами. То есть, США попытались свергнуть К.Бакиева и тем самым удержать под своим контролем Манас, а также вывести Киргизию из орбиты влияния России и Китая. К числу таких теорий она относит и версию о некоей «третьей силе», под которой подразумеваются исламские радикалы как виновники беспорядков и кровопролития.
В четвертой части Ш.Акинер рассматривает постконфликтные тенденции в развитии республики, уделяя особое внимание растущей исламизации. Рассматривая всю постсоветскую историю Киргизстана, автор исходит того, что причины конфликта нельзя понять, не принимая во внимание весь комплекс проблем: социальную напряженность и разочарование населения, растущую анархизацию общества и государственной системы. Кроме того, стабилизации ситуации отнюдь не способствовала конкуренция между Россией и США за Бишкек. Как считает Ш.Акинер, только поняв весь комплекс причин, приведших к бурным и трагическим событиям 2010 года, можно понять степень и уровень угроз и вызовов, стоящих перед республикой сегодня. Тем самым, исследовательница предполагает, что эпоха бурных революционных потрясений Киргизстаном еще не завершена.
Ш.Акинер считает, что в основе утраты гражданской идентичности (в той форме, в какой она существовала в позднесоветскую эпоху) лежали два процесса: растущая исламизация, причем в радикальных формах; а также рост этнонационалистических тенденций в обществе. Подробно излагая предысторию свержения К.Бакиева, автор обращает особое внимание на тот факт, что конфликт стартовал на юге (в Джалал-Абаде), то есть в родном регионе бывшего президента. Так как он опирался на этнических киргизов (К.Бакиев принадлежит к киргизской ветви племени кипчак), конфликт вскоре после бегства бывшего главы государства на юг приобрел национальный характер.
Трактовка событий 2010 г., которую предлагает Ш.Акинер, базируется на трехфазовом анализе. Первая фаза (место действия – Бишкек, время –апрель) включала в себя исключительно политическую борьбу (между частями киргизской элиты). Вторая фаза (место действия – Джалал-Абад, время – май) еще носила преимущественно политический характер, но Временное правительство использовало против окопавшегося в своей вотчине К.Бакиева уже этнический (узбекский) фактор. И наконец, третья фаза (место действия – Ош, время – июнь) приобрела полностью неконтролируемый характер и вылилась в побоище на этнической основе.
Автор придерживается точки зрения, что этническое насилие началось с выступлений вооруженных представителей узбекской общины, которые атаковали (при поддержке Временного правительства Р.Отунбаевой) резиденцию местного акима, а затем обстреляли родной дом К.Бакиева и его родственников, включая 90-летнего дядю президента. Акцией руководил некий Кадыржан Батыров, один из лидеров узбекской общины. Таким образом, констатирует Ш.Акинер, политический конфликт между сторонниками и противниками К.Бакиева с самого начала приобрел на юге характер этнической конфронтации между киргизами и узбеками.
Столкновения продолжились в мае, а в июне они вступили в третью, самую кровопролитную фазу. Автор связывает их начало с вмешательством криминальных элементов, в частности – наркобарона К.Мирсыдыкова («Черного Айбека»), близкого к семье Бакиевых. Всего в конфликт были вовлечены порядка 400 тыс. чел.; при этом 300 тыс. чел., преимущественно этнических узбеков, вынуждены были бежать из области. Как и в случае с андижанскими событиями, данные по погибшим заметно разнятся. В середине июля по официальным данным называлась цифра в 470 погибших, но неофициальные оценки (в т.ч. со стороны Р.Отунбаевой) достигали 2000 чел. Количество раненых и пострадавших оценивалось в 1900 чел. 2800 жилых домов были уничтожены полностью и еще около 400 серьезно повреждены. С финансовой точки зрения, потери оценивались свыше $70 млн., а расходы по восстановлению – в $450-500 млн.
В заключение, исследовательница задается вопросом – был ли 2010 год поворотным пунктом в современном развитии Киргизии? В качестве последствий событий 2010 г. Ш.Акинер называет слом Р.Отунбаевой и А.Атамбаевым долгой традиции политической системы Киргизстана: будучи представителями Севера республики, они использовали для достижения своих политических целей Юг страны. Другим последствием этих событий стало приобретение всем регионом Центральной Азии перед внешним миром репутации «пороховой бочки» (tinderbox). Другим внешнеполитическим следствием свержения режима К.Бакиева стало доминирование промосковской части политической элиты над прозападной (Ш.Акинер называет ее «провашингтонской»).
Но главной цели, отмечает автор, достичь не удалось: какой путь должна выбрать Киргизия – переход к парламентской республике или к президентской. Эту проблему не удалось решить окончательно ни одному из четырех президентов страны. Следовательно, можно заключить, продолжая мысль Ш.Акинер, впереди республику ждут новые потрясения, связанные с хронической разбалансированностью политической системы и постоянной борьбой двух начал – парламентского и президентского, которые используются сторонниками обеих систем в конкурентной борьбе за власть и ресурсы.
Epkenhans T. The Origins of the Civil War in Tajikistan: Nationalism, Islamism, and Violent Conflict in Post-Soviet Space. – New York: Lexington Books, 2016. – 414 p.
К ретроспективной литературе следует отнести работу Т.Эпкенханса «Происхождение гражданской войны в Таджикистане: национализма, исламизм и насильственный конфликт на постсоветском пространстве».
Автор достаточно детально исследует причины возникновения конфликта в этой среднеазиатской республике СССР. Он исходит (безосновательно, на наш взгляд) из того, что их следует искать в советской трансформации Средней Азии в 1920-х гг. Но в целом, по его мнению, причины лежат в роковом сочетании таких факторов как регионализм, возросшая роль политического ислама и различных военизированных группировок полу-уголовного характера. В качестве спускового механизма выступили слишком быстрые темпы перестройки. Исследователь исходит из того, что проблему следует рассматривать комплексно – т.е. в контексте постсоветской деколонизации, исламского возрождения и националистического ренессанса.
Laruelle M., Engvall J. (eds.) Kyrgyzstan beyond “Democracy Island” and “Failing State”: Social and Political Changes in a Post-Soviet Society. – New York: Lexington Books, 2015. – 288 p.
В 2016 г. увидела свет очередная коллективная монография с ярко выраженным историко-политологическим контекстом «Киргизстан не как «Остров демократии» и «Провальное государство»: социальные и политические изменения в постсоветском обществе» под редакцией известной французской специалистки по нашему региону М.Ларюэль и ее шведского коллеги Й.Энгвела.
Редакторы книги считают Киргизию наиболее известной (для Запада) республикой Центральной Азии благодаря многочисленным публикациям в академическом сообществе и масс-медиа, докладам НПО и т.д.
Популярность Киргизстана подкреплялась открытости западному влиянию и благодаря революциям 2005 и 2010 гг. В результате республика на долгие годы заслужила славу как «островок демократии в Центральной Азии», а затем – как «провальное государство» (“failing state”).
Данная работа имела своей целью, прежде всего устранение подобных клише, а также формирование реального образа постсоветской Киргизии. Анализ происходивших процессов касается политической динамики в республике, социальной трансформации сельского и городского населения, роли международных организаций.
В целом, редакторы издания стремились дать не просто комплексный анализ социально-политической эволюции республики, но и предоставить слово новому поколению исследователей, включая местных авторов, которые могли бы дать новую оригинальную интерпретацию этому процессу.
Saikal A., Nourzhanov K. (eds.) Afghanistan and Its Neighbors after the NATO Withdrawal. – New York: Lexington Books, 2016. – 240 p.
Коллективная монография «Афганистан и его соседи после ухода НАТО» (под ред. А.Сайкала и К.Нуржанова) освещает проблемы региональной безопасности после 2014 г. Книга состоит из четырех частей.
В первой части «Афганистан в постталибскую эру» носит ретроспективный характер и освещает события с 2001 г. до решения США уйти из этой страны. Здесь страна рассматривается как геополитический парадокс. Немало места уделено политике и практике США на протяжении полутора десятилетней оккупации. Вторая часть посвящена традиционным региональным игрокам – Ирану, Пакистану и Индии – и их политике в отношении Афганистана. Третья часть предлагает взгляд на Афганистан из Центральной Азии. В этой части последовательно излагается позиция каждой из республик региона. И наконец, четвертая часть предлагает рассмотреть проблему Афганистана в более широком международном контексте – с учетом политики таких держав как Россия, КНР и Евросоюз. Если для непосредственных соседей этой страны основной заботой остается проблема «хаотизации» Афганистана как источник прямой угрозы их безопасности, то для великих держав (Россия, США, ЕС) данная проблема носит геополитический характер и завязана на их отношения друг с другом, где присутствуют элементы соперничества, борьбы с международным терроризмом, экономические интересы и политика в отношении исламского мира.
Румер Ю, Сокольский Р., Стронски П. Политика США в Центральной Азии. – М.: МЦК, 2016. – V+41 с.
Работа Ю.Румера и его соавторов, подготовленная в рамках аналитических программ Фонда Карнеги, увидела свет в преддверии смены власти в Белом Доме. В лице данной работы мы фактически имеем дело с развернутой программой стратегии и повесткой дня американской политики в регионе. Но в начале исследования эксперты делают анализ успехов и провалов американской политики в регионе.
К первым они относят следующие: поддержка стран региона оправдала себя: они утвердили свой суверенитет, территориальную целостность и независимость. При этом США обеспечили безопасность вывода ядерного оружия из Казахстана и демонтаж его ядерной инфраструктуры. Ни одному государству не удалось добиться гегемонии в регионе. Россия больше не обладает монополией на транспортировку нефти и газа из Центральной Азии. США сумели эффективно использовать объекты в регионе для поддержки военных операций в Афганистане и вывода американских войск.
К неудачам они относят такие моменты как то, что странам Центральной Азии не удалось существенно продвинуться к демократическому, открытому обществу, основанному на рыночной экономике, верховенстве закона и уважении к правам человека. Напротив, по всем этим направлениям происходит откат назад. Проект США связать Центральную Азию с Афганистаном и Пакистаном через Новый шелковый путь пока не сдвинулся с мертвой точки. Продвижение более тесной экономической интеграции и сотрудничества в области безопасности под руководством США в регионе было незначительным.
Авторы считают, что по мере сокращения военного присутствия США в Афганистане значение Центральной Азии как «ворот» в эту страну в стратегических расчетах Вашингтона тоже будет уменьшаться. Первые 25 лет своей независимости государства Центральной Азии были геополитически ориентированы на Запад. Сегодня Центральная Азия движется в ином направлении. В регионе происходит крупный геополитический сдвиг, результатом которого станет ослабление связей с евроатлантическим сообществом и усиление влияния и значения Китая. В обозримом будущем главными партнерами стран Центральной Азии в сферах политики, экономики и безопасности будут Пекин и Москва: это связано с преобладающим экономическим влиянием Китая в регионе и остаточным присутствием России. Эксперты исходят из того, что будущее стран Центральной Азии зависит от пяти связанных между собой факторов: смены руководства, или перехода к новому поколению лидеров; экономической ситуации; коррупции и неэффективности управления; политических репрессий; угрозы исламского экстремизма.
По мнению авторов, в центре Евразии происходит масштабное изменение расстановки сил. Центральная Азия переживает фундаментальный геополитический сдвиг, результатом которого станут новые роли Китая, Европы, Ирана, России, Южной Азии и США и новые отношения с ними. В совокупности эти изменения приведут к геополитической переориентации региона с Европы и США на Азию. Несмотря на заявления Кремля о продвижении евразийской интеграции на его условиях, все более важную роль в экономическом и политическом развитии Центральной Азии и в ситуации с безопасностью в регионе будут играть соседи с востока, юга и юго-запада. В ближайшие десять лет будущее Центральной Азии будут определять пять тенденций, которые можно увидеть уже сейчас.
Во-первых, Китай становится самым значительным геополитическим и экономическим действующим лицом в регионе. Экономическое присутствие этой страны в Центральной Азии резко увеличилось, а масштабные планы Пекина по дальнейшему расширению влияния будут иметь важные последствия — как в экономическом, так и в политическом плане. Пекин будет пристально следить за внутриполитическими событиями в регионе и сменой лидеров стран Центральной Азии, чтобы убедиться в том, что они гарантируют защиту китайских интересов.
Во-вторых, экономические трудности и негативные последствия агрессии на Украине, скорее всего, обернутся дальнейшим сокращением и без того уже сократившегося присутствия России в Центральной Азии. Соответственно, уменьшится и ее политическое влияние в регионе. Пожалуй, единственное, в чем Россия продолжает играть уникальную и ведущую роль, — это военная безопасность. Связи Москвы с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном через ОДКБ — особый мост в Центральную Азию. В политическом плане, даже если украинский конфликт будет урегулирован, Россия вряд ли будет привлекательным партнером для центральноазиатских соседей, которые опасаются ее территориальных притязаний, воинственного национализма и грубой тактики в отношении более слабых государств. Большинство зависевших в прошлом от России государств региона, конечно, не пожелает вступать в прямую конфронтацию с Москвой. Но все они, определенно, будут искать других партнеров, способных служить противовесом непростому северному соседу. Так что цель России — сохранить в Центральной Азии сферу своих привилегированных интересов — представляется труднодостижимой.
В-третьих, постепенная нормализация и укрепление отношений с Ираном обещают появление ряда важных и благоприятных возможностей экономического, политического и стратегического характера. Перспектива выхода Ирана из изоляции и возобновление связей с соседями — значимый геополитический фактор, он создает и новые возможности, и новые проблемы. Определить, чего будет больше, пока невозможно. Очевидно одно — внешнеполитическая повестка в Центральной Азии усложняется: на сцену выходит новое действующее лицо. Иран либо займет пустующее место, либо вытеснит кого-то из нынешних игроков.
В-четвертых, война в Афганистане длится уже полтора десятилетия и остается для лидеров стран Центральной Азии проблемой номер один в сфере безопасности. Нестабильность на севере Афганистана создает двойную угрозу для Центральной Азии. Конфликт распространился до самой границы региона, что может усугубить проблемы с экстремизмом в Центральной Азии. В Афганистане находятся террористические группировки, сформировавшиеся в Центральной Азии и не скрывающие своих намерений вернуться на родину. Лидеры региона считают группировки прямой угрозой своей безопасности. Озабоченность вызывает и проницаемость границ – особенно в свете масштабного транзита наркотиков, людей и различных контрабандных товаров через регион. Но, пожалуй, больше всего лидеров стран Центральной Азии пугает вероятность проникновения афганской «заразы» вглубь региона и заражение его политического организма. Ситуация в Афганистане – учитывая ее потенциальное воздействие на внутреннее устройство государств Центральной Азии и на партнерство региона в области обороны и безопасности — будет и дальше преобладать над другими проблемами в этой сфере, включая геополитическую экспансию Китая и России.
Пятая тенденция – это ослабление интереса Запада. Это далекий регион, не имеющий вы-хода к морю, у него нет исторических, культурных и этнических связей с Америкой и Европой, поэтому в США и Евросоюзе отсутствуют естественно сложившиеся группы, выступающие за сближение с Центральной Азией. Кроме того, Центральная Азия окружена крупными державами, у которых с ней больше интересов и тесных связей. Эти державы настороженно относятся к чужим попыткам создать плацдармы на стратегически важной для них территории. У США и Европы нет первостепенных интересов в Центральной Азии, но у них есть цели, связанные с Китаем, Ираном и Россией. Все это вместе приводит к тому, что в политической повестке Запада соседям Центральной Азии придается куда большее значение, чем ей самой.
Поэтому авторы резюмируют, что рассмотренные факторы демонстрируют, что за годы, прошедшие после распада СССР, экономическое и политическое положение, а также ситуация с безопасностью в регионе существенно изменились. Именно новая реальность во многом определит следующий этап развития Центральной Азии. И окажет большое влияние на реализацию Соединенными Штатами своих, в общем-то, скромных интересов в регионе с помощью тех ограниченных средств и ресурсов, что имеются в их распоряжении.
Эксперты предлагают, что в основе американской политики по отношению к Центральной Азии должно лежать представление о том, что этот регион — зона схождения, а не соперничества интересов. Это открывает больший простор для действий, не только не противоречащих, а скорее дополняющих друг друга. Поэтому там, где это возможно и целесообразно, Вашингтон должен использовать присутствие в Центральной Азии России и Китая. Таким образом, американской политике необходимо пойти на тяжелый компромисс: приоритетное значение придется отдать безопасности, а не демократическим ценностям. Вашингтону не следует преувеличивать угрозу безопасности США, исходящую от исламского радикализма в регионе, и, соответственно, реагировать на нее чересчур болезненно.
Рекомендации для Вашингтона, которые подготовило американское аналитическое сообщество в лице представителей Московского центра Карнеги накануне прихода к власти Д.Трампа, включают в себя следующие элементы:
– выстроить иерархию сотрудничества; т.е. сделать приоритетным сотрудничество с Казахстаном и Узбекистаном;
– признавать и принимать вклад и возможности других государств; т.е. признать, что у США в регионе есть некоторые общие цели с Россией и Китаем, и найти способ использовать действия Пекина и Москвы для реализации американских интересов;
– не настаивать на реформах, если на них нет спроса; т.е. требования перемен должны исходить от самих граждан стран Центральной Азии, а реформаторская программа США должна быть нацелена в первую очередь на улучшение социально-экономического положения, а не распространение демократии;
– найти баланс между безопасностью и ценностями; т.е. не ставить сотрудничество в сфере безопасности в зависимость от ситуации с правами человека;
– избегать милитаризации политики США в качестве ответа на преувеличенную угрозу исламского экстремизма. Т.е. Вашингтону не следует преувеличивать угрозу безопасности США, исходящую от исламского радикализма в регионе, и, соответственно, реагировать на нее чересчур болезненно;
– эффективнее использовать имеющиеся рычаги влияния, «набивать себе цену» и ставить более реалистичные задачи, выстроенные по степени важности.
Авторы заключают, что несмотря на то, что иногда сфера интересов Америки на словах сильно расширяется, Центральная Азия не имеет критического значения для США. Она так и останется невосприимчивой к американскому влиянию и ценностям, усилиям по государственному строительству и развитию демократии. Это означает, что необходимо скорректировать политику США в регионе, чтобы привести обязательства, которые берет на себя Вашингтон, в соответствие с его реальными целями и ограниченными возможностями. Стандартный подход – постановка амбициозных, но нереалистичных задач – породит лишь раздражение, цинизм и разочарование. Это также не значит, что Соединенным Штатам нужно отвернуться от Центральной Азии или просто перестать обращать на нее внимание. Скорее это призыв к благоразумию и реализму, к тому, чтобы сконцентрироваться на результатах, которых реально достичь, если действовать в рамках многостороннего сотрудничества, в том числе с крупными и влиятельными соседями региона. Государства Центральной Азии заинтересованы в сохранении дружественных отношений с Америкой – хотя бы для того, чтобы уравновесить влияние Китая и России; это должно создавать реальные возможности для взаимодействия США со странами региона и соблюдения взаимных интересов.
Laruelle M. (ed.) Kazakhstan in the Making. Legitimacy, Symbols, and Social Changes. – London, New York: Lexington Books, 2016. – 304 p.
Коллективный труд «Казахстан в процессе становления: легитимизация, символы и социальные изменения» (под ред. М.Ларюэль) посвящена стране, которую сами авторы называют единственной известной в Центральной Азии историей с хорошим концом, а может быть, даже во всей Внутренней Евразии. Занимая стратегически важную позицию между Россией, Китаем и Средней Азией, Казахстан был вынужден самой географией и геополитикой разрабатывать далеко идущие стратегии своего развития. При этом страна сталкивается с непростыми проблемами, такими как слабая институализация, патронаж, авторитаризм и региональные ловушки социально-экономических стандартов, постоянно ставящие под угрозу стабильность и достигнутый уровень процветания, о которых заботится Президент Н.Назарбаев. При этом происходит постоянная трансформация казахстанского общества, что и является, по-видимому, основной целью данного исследования.
Первая часть работы посвящена становлению института государства в Казахстане через формирование механизмов управления и символов. Здесь рассматриваются такие вопросы, как борьба за установления верховенства закона, сопротивление со стороны неопатримониального режима, баланс между правящей семьей, олигархами и технократами и региональные особенности в южно-казахстанском разрезе.
Вторая часть книги рассматривает становление государства-нации через конфликт между законностью и традициями, процесс национализации элиты, проблему формирования «казахстанской» нации в противовес титульной; дает обзор формам и проявлениям казахского национализма; и в отдельной главе рассматривается «казахстанский Техас – страна ковбоев, гангстеров и деревенщин», как преподносят эту знаменитую область РК авторы – Н.Кох и К.Уйат.
В третьей части изучаются культурные изменения в казахстанском обществе, которые включают в себя проблему ислама, формы и уровень публичной религиозности, «дух Тенгри», под которым авторы подразумевают такие явления как сочетание духовности, национализма и их проявления в казахском этнопопе. Эта часть включает также такой феномен как реэмиграция из США в качестве измерительного прибора для динамики культурных изменений в Казахстане. В целом, книга написана на стыке политологии, социальной антропологии и социологии. Она четко фиксирует тот факт, что в республике происходит, или уже произошла быстрая смена национальной идентичности на фоне деликатно освещаемой проблемы сохранения баланса между казахским большинством и русскоязычным меньшинством. В результате данного процесса создается новый гибрид из местных и глобальных культурных явлений.
Starr S. Frederick, Engvall J., Cornell Svante E. Kazakhstan 2041: The Next Twenty-Five Years. Central Asia-Caucasus Institute & Silk Road Studies Program. – Washington, D.C.: Johns Hopkins University, 2016. – 67 p.
Новая совместная работа проф. Ф.С.Старра, Й.Энгвала и С.Корнелла «Казахстан – 2041: следующие 25 лет», написанная к 25-летию независимости РК, одновременно подводит предварительные итоги четверть векового развития республики и дает прогноз на следующие 25 лет. В тоже время она своим названием перекликается с последней стратегической инициативой руководства страны «Казахстан-2050).
Авторы отмечают, что Казахстан прошел долгий путь за 25 лет своего суверенитета. Руководство страны может отметить впечатляющее экономическое развитие, стабильность, укрепившийся суверенитет и уважение бренда «Казахстан» на международной арене. Заглядывая на 25 лет вперед и далее, казахстанские власти сформировали амбициозную концепцию по превращению страны в одну из самых развитых государств в мире. На предстоящем пути будут встречаться старые проблемы и, несомненно, будут появляться новые. Исследователи прогнозируют, что в ближайшие 25 лет население Казахстана вырастет на 20%, но соотношение иждивенцев к трудоспособному населению, скорее всего, увеличится вдвое. Устойчивый экономический рост будет способствовать дальнейшему ускорению процесса урбанизации, и к 2041 г. 70% населения будут проживать в городской местности. Для Казахстана не существует никакой альтернативы защите принципа светского государства, светской системы законов, светских судов и светского образования.
В сфере экономического развития авторы прогнозируют, что долгосрочное экономическое развитие потребует трансформации экономической структуры и системы управления Казахстана. Казахстан имеет потенциал стать житницей Евразии. Тем не менее, несмотря на недавние улучшения, сектор сельского хозяйства нуждается в коренной перестройке. Новые возможности для развития современной экономики производства и обслуживания будут возникать ввиду расположения Казахстана в самом центре огромного континентального экономического пространства. Чтобы обеспечить становление Казахстана и Центральной Азии в качестве сухопутного моста, соединяющего Китай и Индию с Европой, Казахстан должен укрепить внутри региональные контакты и взаимодействие на всех уровнях. В последующий период до 2041 г. Казахстан и его регион будут неизбежно и сильно подвержены глобализации, а также встречным течениям по отношению к ней.
В области международного положения Казахстана эксперты называют две важные переменные – это судьба радикальных тенденций в мусульманском мире и глобальная позиция США. На региональном уровне Казахстану следует ожидать важных, даже судьбоносных изменений в Китае и в России. Россия является страной с демографическим и экономическим спадом, чье население будет гораздо меньше русским и гораздо больше тюркским и мусульманским к 2041 г. Это должно оказать существенное влияние на внешнюю политику России в отношении РК. Еще задолго до 2041 г. Китай станет страной со среднем доходом или доходом выше среднего, пережившей резкий подъем в развитии, чье внимание будет сосредоточено на поддержании центрального контроля над обширной и разнообразной территорией и удовлетворении потребностей стремительно стареющего населения. Европа вряд ли станет ведущим игроком в сфере безопасности в Центральной Азии до 2041 г. Тем не менее, ввиду ее экономической роли, Европа будет продолжать играть важную роль в сбалансированной внешней политике Казахстана.
Авторы дают глубокий анализ возникшей в республике системе принятия решений. Они пишут, что в основе подхода Казахстана к национальному развитию лежат принципы эволюции, органического развития и политического процесса, основанного на национальном консенсусе. На этой основе политические решения повсеместно управляются государством, спускаются сверху и зарождаются в процесс внутриэлитных обсуждений. Это отличается от подхода западных стран, где политические решения, как правило, формируются в более конкурентной и конфликтной среде, которая характерна конфронтацией разных идеологий, групп и интересов и ведет к переговорам и компромиссам. Как и в большинстве постсоветских государств Евразии, большинство политических и экономических лидеров Казахстана воспринимают преждевременную децентрализацию политической власти как рискованный шаг, пропитанный потенциалом выведения государства из строя.
Исследователи отмечают, что с конца 1990-х гг. внешняя политика Казахстана была сознательно основана на принципе достижения позитивных отношений со всеми соответствующими крупными державами с целью сбалансировать их таким образом, чтобы ни один из них или группа этих стран смогла представлять угрозу для суверенитета и самоопределения Казахстана. Казахстан разработал эту концепцию сбалансированной или «многовекторной» внешней политики таким образом, чтобы строить прочные экономические и политические отношения со всеми соответствующими силами, в частности с Россией, Китаем, США и Европой, не позволяя ни одному из них доминировать в отношениях и не наживая врагов в этом процессе. Благодаря ряду благоприятных факторов в 2002-2012 гг. эта стратегия работала хорошо. Ввиду этой меняющейся геополитической динамики Казахстану становится все труднее сохранять прежний баланс в своих отношениях с различными крупными державами. Тот факт, что эта новая проблема возникла от действий партнеров Казахстана, а не от какой-либо деятельности Астаны, усложняет поиск решения на нее.
Вот еще одно интересное заключение, которое делают авторы: к счастью для Казахстана, число граждан, выступающих за введение законов шариата, намного меньше, чем в других странах Центральной Азии, и еще больше тех, кто полностью осуждают экстремизм. Это может отражать продолжающее влияние толерантной бывшей веры казахов, тенгрианства, а также свидетельствовать об успешности проводимой правительством политики светской толерантности. При условии совершенствования подхода, как это было изложенного ранее, мы не наблюдаем вероятности прорастания нетерпимой исламизации в Казахстане в следующую четверть века.
Самый важный прогноз (или пожелание) экспертов, на наш взгляд, выглядит следующим образом: в долгосрочной перспективе, энергетика перестанет быть основным локомотивом роста страны. Один из неуглеродных секторов, способный развить экспортный потенциал, это сельское хозяйство. С целью стать лидером в экспорте сельхоз продукции, Стратегия 2050 предусматривает 5-кратное увеличение доли ВВП сельского хозяйства к 2050 г. Авторы рекомендуют создание единого сельскохозяйственного образовательного и исследовательского центра как ведущего учреждения, способствующее трансформации сельского хозяйства Казахстана, и получающее достаточное финансирования для достижения своих целей.
Наиболее противоречивые, точнее – тенденциозные наблюдения авторов содержатся в геополитическом обзоре. Они отмечают, что первая четверть века независимости Казахстана совпала с быстро ускоряющейся глобализацией. Для молодой страны без выхода к морю это создало значительные возможности для интеграции с миром. В самом деле, Казахстан является движущей силой сотрудничества и интеграции на региональном уровне и за его пределами. Общий уровень глобального участия Америки, в частности его интересы к Центральной Азии, во многом будет формировать глобальные и региональные условия на ближайшие 25 лет. Как показали последние два десятилетия, Америка может оказать решающее влияние, присутствуя в регионе; если нет, его отсутствие также существенно повлияет на формирование международной среды Казахстана. Наиболее сложный период взаимоотношений Китая с Казахстаном, скорее всего, будет в следующие два десятилетия, до начала спада демографического пика. Экономическая и демографическая ситуация в России свидетельствует об упадке в стране.
Нынешнее поколение власть имущих в Казахстане и других странах Центральной Азии имеет общее советское прошлое и соответствующую систему взглядов. Это общее понимание определенным образом объясняет отсутствие реальных рисков войны между государствами в регионе. Такая сдержанность может быть не столь очевидна для будущего поколения лидеров, чей бюрократический аппарат станет продуктом национальных образовательных систем, а не общей советской системы.
С региональной точки зрения еще предстоит выяснить, будут ли эти новые лидеры придерживаться более националистических взглядов, нежели их предшественники, или же будет превалировать региональный дух сотрудничества. Управление водными ресурсами вероятнее всего станет большой проблемой для долгосрочной будущей стабильности и развития Казахстана и Центральной Азии.
Наконец, эксперты заключают, что решающее значение имеют отношения Казахстана с Узбекистаном. В то время как Ташкент откровенно скептически относился ко многим региональным инициативам, последние события показывают, что эта ситуация вполне может измениться в течение следующих двух десятилетий. В ближайшие 25 лет будущая жизнеспособность внешней политики Казахстана будет зависеть как от политических выборов самого Казахстана, так и от более масштабных событий за пределами страны. В то время как Россия, очевидно, по-прежнему останется доминирующим политическим игроком в большинстве стран Евразии, а Китай, очевидно, продолжит инвестировать в энергетические и инфраструктурные проекты в Центральной Азии, успех в поддержании открытости Евразии будет зависеть от готовности западных и азиатских партнеров сотрудничать с регионом.
Данный обзор посвящен анализу западным, преимущественно – американским исследованиям по Центральной Азии. Но справедливости ради и для полноты картины следует отметить, что в 2016 г. имели место солидные работы, написанные на русском языке. Это книга Ю.В.Морозова «Стратегия Запада в Центрально-Азиатском регионе в начале XXI века» (М.: ИДВ РАН, 2016. – 376 с.), написанная в рамках исследовательских проектов Института Дальнего Востока РАН. Другой впечатляющей монографией является книга Д.С.Попова «Центральная Азия во внешней политике США. 1991-2016 гг.» (М.: РИСИ, 2016. – 247 с.), изданная Российским институтом стратегических исследований. Также следует упомянуть о совместном исследовании И.Д.Звягельской, Е.М.Кузьминой, С.Г.Лузянина и А.А.Казанцева «Перспективы сотрудничества России и Китая в Центральной Азии», разработанного под эгидой Российского совета по международным делам (М.: НП РСМД, 2016. – 52 с.). Данные работы дают – в отличие от западных – совершенно иное прочтение ситуации и проблем, стоящих перед Центральной Азией.